Ведьмы из Броккенбурга. Барби 2
Шрифт:
Пребывая в приступе злости, он и подавно крушил свое добро слепо и безжалостно, не видя ничего перед собой, так, что заботливо сбитые когда-то стулья рассыпались в мелкие обломки, а столы ломались надвое, точно быки с рассеченной спиной. Под конец, когда от души его остались одни только зловонные сгустки, он погрузился в полузабытье, из которого почти не выныривал. Покрытый коростой, завшивленный, утративший способность по-человечески говорить, лишь мычащий, он сутками лежал в доме, испражняясь под себя, но и тогда не замечал ни малейших неудобств. Пожалуй, он не заметил бы даже если б дом вместе
— Что это было у тебя в бочонке, ведьма?
— В каком бочонке?
— В том, что ты держала в руках, пока торчала на крыльце. Я видел тебя из окна. Так что в нем? Уж не старка[10] ли?
Барбаросса едва не вздрогнула. Слишком сосредоточилась на том, чтобы не споткнуться в потемках и не задеть плечом что-то из рассыпающейся мебели. Неопрятный толстяк, отрекомендованный кем-то из подруг Лжеца демонологом, был куда внимательнее, чем она полагала. Даже, пожалуй, чертовски зорким, если разглядел банку в ее руках сквозь мутное оконное стекло, да еще посреди ночи. Барбаросса с отвращением заметила, как его огромный бесформенный нос, пронизанный багряными прожилками, подрагивает, жадно принюхиваясь, как у охотничьего пса.
— Это не выпивка, — неохотно ответила она, машинально пытаясь укрыть банку от чужого взгляда, — Это… другое.
— Вот как… — пробормотал хозяин немного раздосадованным тоном, — Я думал, старка… Вижу, мутное — и болтается там что-то… У Вернера в «Двухголовой Козе» такую старку подают, с заспиртованным крысенком внутри, вот я и подумал, что это тамошняя крысовуха… Славная старка, но по лбу бьет немилосердно, от нее еще три дня зеленые искры из глаз… Но сейчас бы я, пожалуй, глоточек пропустил бы — за всех адских владык и их детишек…
Если Лжец вновь будет капризничать или донимать свою хозяйку остротами, можно будет оставить его этому забулдыге, подумала Барбаросса не без злорадства. Едва ли он сможет составить серьезную конкуренцию крысовухе из «Двухголовой Козы», но за пару дней его банку, пожалуй, выхлебают до дна…
Представив ужас маринованного сморчка, мечущегося в своей банке пытаясь избежать вилки в руке пьянчуги, Барбаросса мысленно хихикнула. И лишь через полтора мгновения ощутила волну отвращения, тягучего и затхлого, как ведро помоев, когда поняла, что хоть и на миг, подумала о себе как о его хозяйке. Вот дьявол…
Она всего несколько часов шляется с банкой под мышкой, но связь между ними, невидимая как тончайшая пряжа, должно быть укрепляется и растет. И это чертовски паскудно. В ее положении лучше бы избегать любых связей, особенно таких.
Что дальше, сестрица Барби? Будешь сюсюкаться со своим сморщенным сокровищем в чулане, доверяя ему все свои девичьи секреты? Сплетничать с ним тайком на кухне? Может, будешь учиться целоваться на нем, как некоторые суки учатся целоваться на своих куклах? А что, наверняка чертовски удобно, если, конечно, он не будет запихивать свой едва сформировавшийся липкий язык тебе в рот…
Барбаросса надеялась, что испытанный ею рвотный позыв был достаточно силен, чтобы отпечататься в окружающем ее магическом эфире и быть переданным гомункулу, надежно укрытому под крыльцом.
— Моя такса — один талер, — глухо обронил толстяк, ведя ее за собой, через
— Идет, — быстро сказала Барбаросса.
Она сама не помнила, сколько монет осталось в ее кошельке, но сейчас это было последнее, о чем стоило думать. Если этот грязный выпивоха, которого невесть по какой причине следовало звать Волчьим Князем, в самом деле обладает какими-то познаниями по части адских наук, познаниями, которые помогут ей избавиться от Цинтанаккара, острой щепкой ерзающего внутри…
Она подарит ему все богатства мира. Ну или огреет по голове, схватит в охапку банку с гомункулом и бросится прочь — как подскажет внутренний голос.
— Прошу в мой кабинет. Не наследи. И не используй никаких ведьминских фокусов. Булавки, амулеты, зачарованные камни… Я эти трюки насквозь вижу.
Тесная клеть, дверь которой он услужливо распахнул перед ней, могла претендовать на звание кабинета не более уверенно, чем разваливающийся Малый Замок — на резиденцию саксонского курфюрста. Кабинет! Скажите на милость!..
Барбароссе никогда не приходилось бывать в кабинетах демонологов, но то, что она увидела, наполнило ее душу скверным предчувствием. Грязная комнатенка с одним-единственным окном, ветхим письменным столом да парой колченогих стульев. Какие-то подгнившие половики, выщербленные доски под ногами, разбросанное по углам тряпье… Здесь царил тяжелый застойный дух, какой обычно царит в тесных каморках, почти не проветриваемых и наполненных застоявшимся воздухом, щедро сдобренный ароматами трактира и немытого тела.
Склонности хозяина кабинета не были стыдливо спрятаны и прикрыты драпировками, как в некоторых хороших домах, они были выставлены на всеобщее обозрение. Битая посуда, небрежно брошенная у стены, целые батареи пустых бутылок — и не хороших, прозрачного стекла, а глиняных, издающих знакомый ей серный душок. Не из-под благородного вина, из-под всякой дряни, которую щедро сдабривают белладонной и спорыньей.
Она ожидала увидеть хоть что-нибудь, напоминающее об адских искусствах. Не роскошную библиотеку, понятно, и не сверкающие грозди зачарованных драгоценных камней, свисающих подобно роскошным люстрам. Но, по крайней мере, хотя бы вырезанные на стенах сигилы, сплетающиеся в сложно устроенный узор защитных чар. Или пару-другую амулетов. Черт возьми, хотя бы скверно набитое чучело крокодила!..
Но увидела лишь то, что должна была — жалкую коморку, засыпанную всяким хламом, обильно притрушенным табачным пеплом, с темными от въевшейся грязи стенами и крохотным окном, мутным до такой степени, что не разглядеть даже звезд.
Черт, подумала она с тихой тоской, горькой как последний вздох утопающего. Этот человек не демонолог. Это было ясно еще на пороге, но она позволила смутным надеждам увлечь себя, не соизволив толком подумать. Здесь, в этой дыре, никогда не жил демонолог, подруга Лжеца что-то напутала, видно, мозгов у нее было как у канарейки. А может, это была шутка — какая-то уморительно смешная гомункульная шутка из числа тех, которыми раздувшиеся коротышки, булькающие от смеха, обмениваются друг с другом, когда хозяин тушит свет в лавке…