Ведьмы из Броккенбурга. Барби 2
Шрифт:
— Добро пожаловать, — пробормотал хозяин. Громоздкий, тучный, клонимый к земле вздувшимся под лохмотьями животом, он должен был ощущать себя в своем крохотном кабинете чертовски стесненно, но двигался свободно, точно матрос по тесной каюте, — Диванов и соф не держим, сладких вин не имеем, но за знакомство можем и хлебнуть. Промочишь глотку, ведьма?
Неожиданно проворно наклонившись, он достал из-под стола не бутылку, как ожидала Барбаросса, а булькающий мех, воняющий гнилой
— Нет. Благодарю.
Демонолог, как и подобает радушному хозяину, не настаивал. Откупорив пробку зубами, он запрокинул булькающий мех над головой и несколько раз звучно глотнул, окатив Барбароссу едким запахом пшеничной браги. Омерзительное пойло, которым можно было бы отпугивать демонов на сто мейле в округе, жаль только, не очень действенное против Цинтанаккара…
Да он и не позволит мне, безрадостно подумала Барбаросса. Стоит мне взять стакан в руку, как он вновь запечатает мне глотку, не дав даже открыть рот. Черт, а пить-то и верно хочется…
— Это ведь был гомункул, да? Та штука, что ты держала в руках, стоя перед дверью?
Барбаросса вздрогнула.
Ошибка, сестрица Барби. Ты сделала первую ошибку еще до того, как приняла его приглашение. Ты приняла этого человека за опустившегося тучного пьянчугу, потому что твои глаза подсказывали тебе это. И, кажется, чертовски промахнулась мимо истины.
Он никак не мог этого увидеть. Даже обладай он зрением стократно более острым, чем Ад обычно дарует человеку, он нипочем не смог бы разглядеть кроху-гомункула в банке у нее на руках, тем более, с расстояние в несколько клафтеров, через толстое, едва прозрачное, оконное стекло, да еще и в ночи. Значит…
— Почувствовал, — пробормотал хозяин, поглаживая затылок, всклокоченный, покрытый грязной сединой, — Славные малыши эти гомункулы. Смышленые и послушные. Лучшего помощника демонологу и не надо. Когда-то у меня был гомункул.
— Да ну? — невольно вырвалось у Барбароссы.
Даже самый тщедушный и увечный из гомункулов, что продавался в Эйзенкрейсе, потянул бы втрое больше всей здешней обстановки вместе взятой. Да и представить его здесь было нелепо.
Демонолог вновь кивнул.
— Да. Девочка. Ласковая как мышка и умная необычайно. Настоящая чертовка. Помнила четыреста с лишним имен и печатей адских владык, знала наизусть весь «Малый ключ царя Соломона», могла читать «Сокровенные культы» барона фон Юнцта с любого места… Лучшего ассистента я не мог и желать. А потом…
— Что с ней сталось? — неохотно спросила Барбаросса, озираясь, — Сожрали крысы?
Крыс здесь не было, но их дух она ощущала совершенно отчетливо, он вплетался в прочие царящие здесь ароматы подобно тому, как отдельные линии вплетаются в вензель.
Самозванный демонолог удрученно покачал головой.
— Продал, — буркнул он, — В позапрошлом году. За пять талеров. Продал, а потом расплакался, впервые в жизни. Рыдал так, как не рыдал даже когда закладывал фамильные пистолеты, серебряные шпоры и перстень с изумрудом. Впрочем, что тебе, ведьме, знать о слезах… Так мне горько было расставаться с моей девочкой.
Барбаросса
Возможно, не так уж он и прост, этот пьянчужка, подумала Барбаросса, надеясь, что хозяин не предложит ей сесть. Он пьян как сапожник, но держится как-то очень уж легко. Не как на балу у герцогини, конечно, но с некоторыми претензиями на манеры, которых отродясь не знали в предгорьях Броккена. «Могу я взглянуть?» Черт, он и двигается, пожалуй, как-то слишком уж гладко, как для старого пропойцы. Будто бы из его сутулой оплывшей фигуры с пузырящимся животом, не до конца выветрилось некоторое достоинство. А еще эта его хламида…
В ветхих лохмотьях, трещащих при каждом движении, выцветших и засаленных, Барбаросса не без изумления узнала бархатный халат с кистями. Кистей он, положим, давно лишился, как лишился вышивки, тончайшие некогда кружева превратились в клочья бесцветной паутины, однако…
Халат — херня, подумала Барбаросса, не зная, как заговорить. Нашел, небось, в какой-нибудь канаве, да и нацепил. И перстень с изумрудом — тоже вздор. Но вот на гомункула он посмотрел как-то и впрямь с интересом. Как будто в самом деле видел таких раньше или имел с ними дело.
Латунный Волк. Во имя всех шлюх Ада, что это должно означать? Его прозвище? Титул? Какая-то сложная метафора, не переводимая на язык смертных? Что-то еще? Сообщив ей секретные слова, Лжец не удосужился объяснить их смысл, а она и не спрашивала — мысли были заняты совсем другими вещами.
Это могло означать его степень посвящения в каком-нибудь тайном демонологическом кружке. Или то, что он, выпив, любит посещать бордели, нацепив на себя дюжину латунных брошек, и по-волчьи подвывая во время спаривания. Это Броккенбург, подумала Барбаросса, город, в котором самые разные слова зачастую тянут за собой самый разный смысл, и надо быть трижды выебанным мудрецом, чтобы…
— Где?
Барбаросса вскинула голову, не без труда выдержав тяжелый взгляд широко расставленных глаз. Мутные, пронизанные красными прожилками, они взирали на нее так, будто она сама была гомункулом — крошечным существом, скорчившимся в банке.
— Что — где?
— Где ты подхватила своего демона, ведьма?
Кажется, она растерялась. Не была готова к такому резкому переходу.
— Черт! Это что, важно?
— Ты ведьма или гризетка[17]? — резко спросил он, сверля ее взглядом, — Если гризетка, щелкай себе орешки, дыши в кружевной платочек и не лезь в адские науки. А если ведьма, сама должна соображать, что тут все важно. Какой круг?
Каждый приступ гнева заставлял его одутловатое лицо краснеть, а тучный живот ходить ходуном, отчего несчастный халат, давно сделавшийся ветошью, опасно потрескивал. Странно еще, отчего телеса этого недоумка еще не вырвались на свободу — судя по тому, как тяжело ворочался живот, ему порядком надоело сидеть взаперти и он ждал лишь удобного случая, чтобы вырваться на свободу.
— Третий, — сквозь зубы ответила Барбаросса, хоть ее и подмывало ответить иначе, по-грубому.
— Третий… — проворчал хозяин, отворачиваясь, — Ну конечно, как же иначе. Самый скверный, самый опасный круг.