Ведьмы из Броккенбурга. Барби 2
Шрифт:
Он сам же их и подозвал, дура набитая.
Вспомни, это он обнаружил слежку. Это он заставил тебя оставить его у крыльца — сделав вид, что испытывает страх перед демонологом.
Он попросту сменил тебя, Барби. Как спешащий ездок мешает загнанную лошадь на парочку свежих. Он бросил тебя в когтях Цинтанаккара, отплатив тебе предательством за то предательство, которое намеревалась совершить ты сама. Он стал свободен. А ты…
Ты в большой беде, крошка.
Барбаросса зарычала, ударив ногой по коновязи. Совершенно бессмысленное действие, но сейчас она думала только о том, как выплеснуть снедавшую ее ярость, чтоб та не испепелила ее изнутри. От третьего по счету удара деревянная коновязь треснула, едва не подломившись
Ей нужен этот гомункул. Не для того, чтобы задобрить профессора Бурдюка — нахер профессора со всеми его карами! — чтобы уцелеть в когтях Цинтанаккара. Никто кроме этого мелкого выблядка не знает так много о сиамском демоне, никто не знает так хорошо его хозяина, никто не обладает таким въедливым и дотошным умом, как этот мелкий опарыш в банке. Кроме того…
Возможно, мне нужны не только его знания, неохотно подумала Барбаросса, силясь задавить злость, клокочущую в перетянутой обручами груди, не только его опыт по части общения с демонами. Мне нужна его рассудительность, его ум, его язвительное спокойствие. Если бы не он, я бы уже не раз расшибла себе лоб, пытаясь взять напролом очередное препятствие, раскроив нахер череп как пустую табакерку…
Без его помощи оставшиеся в ее распоряжении три часа истают, как тонкая свеча, не успеешь и опомниться. У нее нет знакомств в нужных кругах, нет могущественных должников или сведущих чародеев, нет капитала и средств. У нее ничего нет, кроме опустошающей ярости, но, лишенная направления и цели, эта ярость скорее убьет ее саму, чем станет средством для спасения.
Ей нужна чертова смышленая бородавка, чтобы найти оружие против Цинтанаккара. Нужна — и точка. И она вернет ее, даже если для этого придется пожертвовать временем из своей сдувшейся мошны.
«Сестры Агонии» поджидали ее через дорогу, устроившись за невысокой изгородью. Барбаросса пулей бросилась туда, не обращая внимания на окрики кучеров, дорогу которым она перебегала, и досадливое ворчание прохожих, которых она, не замечая, расталкивала плечами.
Здесь. Они сидели здесь, пока ждали ее. Значит, могли оставить после себя след. Какой-нибудь неброский, полустершийся, но отчетливый, как дорожный указатель. Может, театральный билетик или счет из трактира или…
Барбаросса жадно принялась изучать следы, едва не опустившись на колени, точно охваченная охотничьей лихорадкой ищейка. И, конечно, ничего не нашла, не считая шелухи от орешков — эти суки щелкали орешки, следя за ней! — фантика от конфеты и пары едва заметных следов от башмаков. Ни разорванных на клочки записочек, ни оброненных амулетов, ни заговоренных колец, ни прочих следов, которые обыкновенно оставляют на сцене театральные злодеи, обделывая свои делишки.
Черт! Будь на ее месте ведьма, которую Ад наделил пристальным вниманием к деталям, возможно, она обнаружила бы еще что-то, но здесь была только она — снедаемая адской яростью сестрица Барби, ни хера не видящая дальше своего носа. Будь здесь Котейшество или даже Саркома или хотя бы Гаргулья с ее странно устроенным, но чертовски эффективным звериным чутьем или…
Или обер-демонолог дрезденского полицайпрезидиума Петер фон Фальконе, мрачно подумала Барбаросса, разглядывая свои бриджи, перепачканные уличной грязью, непревзойденный сыщик, способный раскрыть любое преступление ровно за тридцать минут — ровно столько длится интермедия между актами в театре. Обычно она терпеть не могла интермедии, эти бесхитростные истории, нужные обыкновенно лишь затем, чтобы актеры за сценой успели перевести дух между действиями, облачится в новые костюмы и перетащить декорации. Но не могла не признать, что некоторые из них были чертовски неплохими.
Петер фон Фальконе, обер-демонолог на службе короны, являлся на сцену без огненных сполохов и протуберанцев — театры всегда экономили на интермедиях
Все это было ловким трюком, игрой на публику. В правой глазнице обер-демонолога находился не глаз, а выточенная из подземного кварца бусина, внутри которой помещался укрощенный демон из свиты архивладыки Аима, обладающий способностью видеть людей насквозь и чуять ложь. Достаточно было зазевавшемуся злодею лишь единожды сплоховать, ляпнув лишнее слово, как этот демон просыпался и запускал когти в его душу, причиняя немыслимые страдания и шаг за шагом вытягивая правду. Ох и роскошное это было зрелище! Великосветские княгини рыдали как побитые шлюхи, когда он заставлял их покаяться в отравлении собственных наследников, герцоги и графы закалывались кинжалами, стоило только Петеру фон Фальконе, императорскому демонологу, невзначай достать из кармана потертого камзола их векселя или подметные письма…
Барбаросса кинула взгляд вокруг, будто в самом деле желала убедиться, что по улице не катится неприметная дребезжащая карета Петера фон Фальконе.
Херня это все. Даже если бы прославленный обер-демонолог возжелал прибыть в занюханный провинциальный Броккенбург, чтобы помочь никчемной ведьме, он никак не смог бы этого сделать. Как минимум потому, что давно был мертв. Все театральные интермедии, повествующие о его расследованиях, были фальшивкой от начала и до конца. Выдумкой. Чем-то вроде бесконечных миннезангов, что любят сочинять во славу полюбившихся героев — и плевать, если герой давно превратился в липкий, упрятанный под землю в большой коробке, тлен.
Настоящий Петер фон Фальконе умер несколько лет тому назад в своей резиденции в Потсдаме. Говорят, в какой-то момент демон, прятавшийся в его глазу, настолько пресытился человеческой ложью, которую вынужден был впитывать годами, что кварцевая бусина в конце концов лопнула прямо в глазнице, выпустив заточенного духа прямиком в череп хозяина. Тот продержался секунд пять или шесть, видно, и в самом деле был не последним в империи демонологом, а после голова его разлетелась как хрустальная ваза.
Впрочем, участь великого демонолога оказалась много лучше участи тех лжецов и убийц, которых он успел прищучить. Душа его отправилась в Ад, но не сгорела так, как мириады прочих, а обрела лучшую участь, по крайней мере, так говорят слухи.
Будто бы при жизни он повеселил стольких адских владык, вскрывая ложь и чужие пороки, что удостоился чести быть зачисленным в свиту одного из них на правах герольда, вестника для особых поручений и страшных новостей. Будто бы отверг предложенные ему почести и титулы, сохранив даже в Геенне Огненной свое привычное тело, немощное и жалкое даже по человеческим меркам, облаченное в потертый серый камзол. Будто и теперь где-то среди бушующих морей из раскаленной ртути, среди вздымающихся адских дворцов из висмута, бронзы и иридия, сквозь крики сонма мучимых душ можно расслышать его негромкий насмешливый голос — и даже самые могущественные адские владыки бледнеют, обнаружив его на своем пороге, непринужденно курящим свою дешевую вонючую трубку…