Ведьмы из Броккенбурга. Барби 2
Шрифт:
Ах, блядь. Как же больно! Точно она сунула ногу целиком в чан кипящей смолы или…
Пальцы Барбароссы судорожно ощупывали башмак, пытаясь обнаружить чертов гвоздь и вытащить его, но лишь растирали слизкую грязь. Гвоздя не было, перепачканные пальцы напрасно блуждали по подошве. Словно гвоздь, пробивший ее стопу, был бесплотным гвоздем, растаявшим в тот же миг, как пропорол подошву…
Возможно, это «чеснок», подумала Барбаросса, пытаясь стиснуть внутри себя боль, не дать ей превратиться в протяжный, рвущийся из горла, крик. Некоторые суки, говорят, в последнее время повадились разбрасывать на темных улочках Нижнего Миттельштадта чертовы
— …не кричи, черт тебя дери! — досадливо буркнул Лжец, — Представь, что тебя укусил маленький комарик…
— Нога!.. — провыла Барбаросса, сжимая щиколотку пальцами, — Какая-то блядская колючка! Дьявол!
Дрожащими пальцами она уцепилась за башмак, силясь сорвать его с ноги. Если рана глубока, дело плохо. Ей нужно будет остановить кровь и…
— Не делай этого.
— Что?
— Не снимай, — голос Лжеца звучал приглушенно, не так, как прежде, — Поверь, юная ведьма, ты не обрадуешься тому, что увидишь. Зато порадуешь его.
Кого? Кого она порадует?
Барбаросса, зарычав от боли, стащила с ноги башмак. Холщовые обмотки, которые она использовала вместо портянок поверх шосс, порядочно смердели, но мокрыми от крови не были. Нога чудовищно болела, пальцы точно медленно сжигали в алхимическом тигиле, однако башмак был цел. Ни гвоздя, ни коварной колючки, ни даже отверстия в подошве. Чертовски целый башмак.
Может, она наступила на демона? На какого-нибудь крохотного, спешащего по своим делам, адского духа, посыльного или праздного гуляку? Это было бы куда хуже. Одна сука, говорят, нагрузившись дешевым вином в Унтерштадте, наступила на хвост какому-то мелкому адскому отродью — пикнуть не успела, как сапог на ее ноге лопнул, а сама нога превратилась во вздувшееся от гангрены месиво, в котором кости сплавились с мясом в единое целое, а уж запаха было…
Башмак был как будто бы цел, но в нем что-то болталось. Возможно, камень, подумала Барбаросса, шипя от боли и тихонько подвывая. Блядский камень, забравшийся внутрь. И не крошечный, кажется, а размером с хороший орех. Или даже два камня…
— Не делай этого, — Лжец тяжело выдохнул, — Черт, говорю же тебе…
Барбаросса опрокинула башмак, пытаясь вытряхнуть из него болтающиеся внутри камни, и те беззвучно раскатились по брусчатке. Не один, как ей показалось, не два. Три, четыре… Пять. Пять продолговатых камней, похожих на речные голыши, что иногда разбрасывает вокруг своего ложа бесноватая Хельме, несущая воды на юг. Бледные, кажущиеся в свете фонаря желтоватыми, они удивительно мягко рассыпались по мостовой, не породив того лязга, которого ожидало ухо.
Потому что не были камнями.
Барбаросса всхлипнула, впившись обеими руками в ногу. Только теперь она поняла, отчего обмотки, которыми плотно была оплетена ступня, болтаются, развеваемые ветром, отчего ступня полыхает, точно ее охватило жидким огнем, отчего воют, треща, ее несчастные косточки…
— Хватит, — буркнул Лжец, — Довольно выть. Ты лишилась пяти маленьких кусочков плоти, только и всего. И, насколько хватает моих познаний об устройстве человеческого тела, далеко не самых ценных для тебя.
Мои пальцы, подумала Барбаросса, борясь
— Мои. Мои пальцы, — она наконец смогла произнести это, давясь словами, — Он… он отрезал их. Отрезал нахер мои пальцы, понимаешь?
Не отрезал, подумалось ей, какой острый бы ни был невидимый нож, которым орудовал Цинтанаккар, он оставил бы порядочно крови. Но крови не было. Ее пальцы отвалились от ноги, будто блядские ящеричные хвосты, оставив на месте среза только посеревшую мякоть с тусклыми костяными осколками.
Лишившаяся пальцев нога не кровоточила, но болела совершенно чудовищным образом. Куда сильнее, чем если бы была распорота сапожным гвоздем или «чесноком». Некоторое время Барбаросса раскачивалась, сидя на корточках, стиснув руками щиколотку, будто боль, плясавшая огненными сполохами на бескровных обрубках ее пальцев, была змеиным ядом, которому нельзя позволить распространяться по телу. Блядские пальцы…
Она вдруг ощутила, как дрожит засевшая в грудине крохотная бусина.
Цинтанаккар шевелился. Ворочался, впитывая ее боль, как ворочается отложенная в плоть еще живой жертвы личинка. Барбаросса ударила себя кулаком под дых, пытаясь добраться до него, но едва не вышибла себе же дыхание. Глубоко. Слишком глубоко. Не вытащить. Не добраться.
Лжец мрачно хохотнул.
— Вы, люди, склонны уделять слишком много внимания отдельным кускам своего мяса, — пробормотал он, — У меня, к примеру, никогда не было такой роскоши, как пальцы на ногах, но я же не убиваюсь…
— Заткнись. Заткнись, коровий послед.
— Если тебе от этого станет легче, подумай о том, что Цинтанаккар мог взять в уплату другую часть твоего тела. Скажем, нос. Яичники. Или глаза.
Барбаросса набрала в грудь воздуха. Воздух был сырым, вечерним, отдающим выхлопом аутовагенов и едким магическим осадком, но это позволило ей немного унять пульсирующую в ноге боль.
Зубы, пальцы… Этот демон точно коллекционер, отщипывающий крохи от своей жертвы, чтобы собрать полную коллекцию. Только сегодня и для вас — полное собрание сестры Барбароссы, представленное в нашей выставке. Обратите внимание на то, как кропотливо собраны ее зубы, ногти, глаза, как уютно они устроены в витринах, как любовно вычищены и умащены ароматными маслами…
На миг ей показалось, что каменная твердь, на которой зиждется Броккенбург, эта гигантская опухоль, дрожит. Но это дрожали ее пальцы, впившиеся в брусчатку. Те, что еще не отделились от тела и принадлежали ей.
— Сколько?
Лжец ответил мгновенно, будто вышколенный придворный часовщик.
— У тебя осталось пять часов.
Барбаросса ощутила тяжелый гнёт в желудке. Херня. Время не может лететь так быстро. Цинтанаккар отвел ей семь часов и…
Первый час она потеряла, бегая от голема, бесцельно шляясь по улицам и рассиживаясь в трактире. Второй час посвятила выслушивая никчемные рассказы вельзера о старых добрых временах, слежке за Бригеллой и рассказу Лжеца о своем хозяине. Два часа долой, осталось пять. Все честно, клепсидра[1] Цинтанаккара, как бы она ни выглядела, скорее всего работала без подвоха.