Ведьмы танцуют в огне
Шрифт:
— Император знает, что делает, давайте лучше поднимем кружки в его честь!
Дитрих направился к столу, за которым плотной кучкой сидели студиозусы и сдвигали кружки во славу императора.
— Зигмунд! — поприветствовал Дитрих. — Давно не виделись! Приветствую, мудрые студиозусы! Светлого вам пива!
— Садитесь к нам, — позвал Зигмунд. — Мы как раз вели дискуссию относительно колдовства и ереси. Дорогие друзья, эти двое — охотники на ведьм! Может быть они помогут разрешить нам некоторые вопросы…
— Здравствуйте,
Начали знакомиться, по очереди пожимая руки:
— Дитрих.
— Готфрид.
— Тиль.
— Зигмунд Ланге.
— Петер.
— Олаф Бауэр.
— Филипп Рихтер.
— Бруно.
— Краузе, Вильгельм.
— Эрвин.
— Олаф.
— Отто.
— Пива нам! — громко потребовал Дитрих и пивные кружки с девушкой на хвосте тут же устремились к нему.
Готфрид так и не запомнил, кто из них кто: вон тот длинный с веснушками он Отто, или же Краузе, Вильгельм?
Беседа началась какими-то шутками-прибаутками, бессмысленными и глупыми. Однако вскоре все напились, посмелели и начали задавать шутливые и каверзные вопросы:
— А сколько ведьм вы ловите в день?
— Это правда, что герр викарий сам разогнал шабаш в вальпургиеву ночь?
— А знаете, — сказал кто-то. — у меня друг недавно спрашивал, разве не грех казнить людей за колдовство? Ведь это божьи творения…
На мгновение повисло молчание.
— Скажи своему другу, — ответил Дитрих, отставив от себя полную зайдлу раухбира, к которому хотел было присосаться. — что ведьмы и колдуны продали души дьяволам, поэтому…
— Дай, я объясню, — вмешался Готфрид. — Знаете, что такое колдовство? Колдовство — это приказ, в то время как молитва — смиренная просьба. Ведьмы исполнены гордыни. Они своим колдовством ставят себя выше природы и Бога. Все их привороты-отвороты — что это, как не распоряжение чужими судьбами? Мы же просто боремся с ними их же способами.
— Но ходят слухи, что среди них много… ну, не невинных, конечно, но тех, чьи грехи очень малы. Так какой смысл спасать людей от зла, если при этом страдают невиновные? — спросил Филипп Рихтер, парень в чёрном камзоле. — Ведь всё это делается ради невиновных, а если они при этом гибнут, то что получается? Получается, что зла стало только больше.
— Мы считаем, — спокойно сказал Готфрид, — любое деяние во славу Господа заведомо благим.
Дитрих положил кружку на бок, в знак того, что можно принести новую, и шепнул Готфриду:
— Гога, меня эти щенки бесят.
— Я согласен с герром ведьмоискателем, — кивнул из своего угла назвавшийся Эрвином. — Колдуны вредят людям, поэтому нужно их всех найти и казнить.
Половина студиозусов согласно закивала, другие же скривились
— Тихий ангел пролетел, дурак родился — сказал кто-то дежурную шутку, и все отреагировали вялыми дежурными улыбками.
Дитрих мрачно оглядел их, но потом выпил и снова заулыбался.
— Мы боремся не столько с колдовством, сколько с отголосками языческих традиций. До сих пор есть суеверные люди, которые верят байкам знахарок и ведуний, а не церкви…
— Я — честный католик, — вмешался Зигмунд Ланге, — и я очень сочувствую делу инквизиции. И вот что меня беспокоит — язычество и колдовство проникло в искусство, в университеты — оно захватило умы элиты. Художники рисуют демонов, философы и учёные спорят о том, что такое христианство — отголоски языческих верований Египта или Вавилона? Это непростительно, так я считаю.
— Я тоже считаю, что всех художников нужно перебить, а оставшихся бросить в тюрьмы, — отозвался Дитрих.
— Но ведь художники, музыканты, скульпторы создают красоту… — возразили ему.
— Красота, — сказал он весомо, — это, по сути, та же гордыня. Вот если ты красивее других, значит лучше, значит возгордился. И Бог наказывает за красоту. Цветы, например. Раз красивые — ножом их.
Они ещё долго разговаривали о Боге, церкви и вере. Близился вечер. Студиозусы расспрашивали друзей, подкалывали их, а Готфрид старался объяснить им всё, как сам понимал: что Бог — это порядок, а дьявол — хаос. Что смысл жизни каждого человека — служить Господу. Что инквизиция исполняет волю божью на земле. Что близится Апокалипсис, что цель ведьм и колдунов — это именно его наступление.
— А вот я считаю, что ведьм, возможно, не существует, — сказал в наступившем молчании здоровенный детина, с совсем ещё юношеским пушком на подбородке и под носом.
«Возможно» — без этого слова можно было бы хоть сейчас составлять обвинение в ереси. А так всё может обойтись строгим наставлением.
Однако, Дитрих выбрал проверенное временем средство победы в любом споре.
— Да ты что, Отто! — зашикали друзья на здоровяка.
— А что? — возразил тот. — Я никогда никакого колдовства в своей жизни не видел. И думаю, что, возможно, колдовство — это вообще заблуждение.
— Неправота гонителей не означает правоты гонимых, запомните это, — сказал Готфрид и тут же вкрадчиво, как сделал бы, наверное, сам Фёрнер, спросил. — Вы понимаете, что за такие речи мы можем составить обвинение?
— Да мы без обвинения обойдёмся! — вспылил Дитрих. — Ты что же, считаешь, что ведьм не существует? Ты думаешь, что колдовство — это выдумки? Мы, по-твоему, всем врём?
— Я только предполагаю… — неуверенно начал здоровяк.
— А как ты объяснишь эти дожди, гибель урожая, войну?…