Ведьмы танцуют в огне
Шрифт:
— В тюрьму меня посадят, — буркнул Готфрид.
— Как же в тюрьму, когда эта Фегер была сущей ведьмой?
— Да потому что не доказали ничего!
— Да чего тут доказывать? — возмутился Дитрих.
— Да всё уже! Поздно доказывать. В понедельник суд, — Готфрид разозлился.
Дитрих помолчал, соображая, а потом воскликнул:
— Ах ты, чёрт! Мне ведь их преосвященство сегодня сказали, что я должен быть свидетелем в понедельник… А я-то, дурак, думаю — свидетелем чего? Что же будет, Готфрид?
— Посадят, наверное, — Готфрид вяло пожал плечами.
— Гога,
Готфрид вздохнул.
— Давай выйдем, — сказал он, кивнув на дверь. — А то этот услышит.
Они вышли в тёмный каменный коридор. Вокруг никого не было, а старый Денбар стал так туг на ухо, что не услышит, даже если вострубит первый Ангел.
— Фёрнер говорит, чтобы я пока с Эрикой побыл, — начал Готфрид. — Из города мне всё равно не сбежать — стражников у ворот оповестили обо всём… Эрику требуют как свидетеля в понедельник. Да и нельзя мне бежать. Надо нести наказание за преступление.
Дитрих посмотрел на друга, как на дурака.
— А что с этой… с Эрикой? Ты же не думаешь, что…
— Конечно, я не думаю! Если она попадёт в руки к судьям, то они её точно не отпустят.
— Что будешь делать? — спросил Дитрих участливым тоном. — Может, спрячем её где-нибудь? Прямо сегодня? А сами скажем, что сбежала.
Готфрид покачал головой.
— Если я сразу не доложу, тогда судьи заподозрят меня и будут пытать. Давай сделаем по-другому. В воскресенье герр Фёрнер будет проповедовать в Верхней церкви. Мы с ней пойдём на мессу, и он увидит нас вместе. А вечером ко мне придёшь ты. Ночью мы отвезём её к тебе домой, а в понедельник ты вывезешь её из города. Хорошо?
— Знаешь, сколько народу пойдёт поглазеть на викария? Думаешь, он вас заметит?
— Мы сядем в первом ряду, — сказал Готфрид.
— Тогда ладно, — Дитрих кивнул.
— Все мои деньги я передам ей. Отвезёшь её куда-нибудь на север, подальше от войны.
— А ты, Гога?
— А я сяду в тюрьму.
— Но может быть тебе тоже бежать? Помнишь, у меня есть знакомый контрабандист, Нойманн?
Готфрид покачал головой.
— Нет, я совершил преступление, — Готфрид развернулся, открыл дверь и вошёл в пыточную.
Дитрих только беспомощно вздохнул и последовал за ним. Молча, он подошёл к Путцеру, сидящему на деревянном кресле, и принялся проверять узлы на его запястьях и ногах.
— Что герр викарий говорят? — наконец спросил он деловым тоном.
Готфрид вздохнул.
— Подтвердилось, что в городе ведовская секта действует. А ещё, что есть список имён всех людей, которые в ней состоят.
— М-м, — Дитрих одобрительно кивнул. — Серьёзно. Про секту-то и так понятно…
— Как так понятно?
— Давно всем давно понятно, — он махнул рукой. — Шабаши, всякие сборища. Ковен, наверное, даже не один. Я думал их несколько.
— Может и несколько, — сказал Готфрид, а потом повернулся к Путцеру. — Ну что, колдун. У кого находится список всех ваших еретиков?
Путцер дёрнул жирной мордой, не желая отвечать. Отвернулся. Вообразил себя героем под пыткой, гордыню свою языческую выпятил вперёд
— Эй, Гога, — опасливо окликнул его Дитрих. — Может не надо, а? А то ведь этот поважнее Фегер будет, убьёшь ещё… Давай судей дождёмся, — он быстро взял себя в руки. — Так ему пытки нравиться начнут. Он, глядишь, сам проситься будет в подвал, ха-ха-ха!
— Меня и так посадят, а если добьёмся признания, может быть…
— Готфрид, — сказал вдруг скорняк, и друзья мгновенно повернулись к нему. — Мы же знакомы были с Альбрехтом. Я делал ножны для твоей шпаги. И я знал твоего отца. Как ты можешь служить этим… этим… — он скривился от отвращения, пытаясь подобрать слова.
— О, кто заговорил, — ухмыльнулся Дитрих, однако Готфрид знаком приказал ему замолчать.
— Вот уж не думал, — продолжал Путцер, — что ты будешь путаться с этими свиньями.
— Я, по крайней мере, не путаюсь с дьяволами, колдун. Не порчу посевов и не насылаю проклятья на невинных людей.
— Конечно, пытки и казни — более праведные дела.
— Лучше скажи, где вы прячете книгу имён, тогда пыток на твою долю достанется меньше.
— Ваша власть скоро рухнет. Люди не потерпят… Бог не позволит…
— Не тебе говорить о Боге, колдун, — разозлился Готфрид. — Мы защищаем закон, мы поддерживаем порядок — так угодно Богу.
Дитрих заметно напрягся, готовясь броситься к Готфриду и не допустить ещё одного убийства.
Путцер фыркнул и отвернулся.
— Береги Эрику, — пробормотал он, и больше не произнёс ни слова.
Они пытали его ещё несколько часов, но он молчал.
— Я слышал, — сказал Дитрих, утирая пот со лба, — что одна ведьма выдержала три пытки подряд, насмехаясь над палачом. Говорят, она не чувствовала боли. А потом на её теле нашли кусочек пергамента, на котором была надпись: «Подобно сладости млека Пресвятой Девы Марии устам Господа нашего Иисуса Христа, да будет эта пытка сладка и приятна рукам моим и ногам моим». Представляешь? Когда этот пергамент сожгли, то ведьма сразу во всём и призналась…
Судьи вернулись с обеда, вяло понаблюдали за пытками, устали и махнули на него рукой. Ну не до вечера же сидеть с этим упрямцем, в самом деле?
Путцера отправили в камеру, а Готфрида — на дознание некоей Доротеи Флок. Однако внезапно путь ему преградили.
Дорогая одежда, белые шёлковые чулки, серебряный пряжки и золотые перстни — это был усатый мужчина среднего возраста. Он шёл к Готфриду, воровато оглядываясь, но едва приблизился, как серые глаза его стали надменными, а губы чуть искривились, как будто он старался не выказывать бурлящее презрение. Весь его вид, осанка и благородный живот показывали, что человек этот знатен и привык распоряжаться, хотя вид у него был довольно обычный. «Такого, если оденется в простое платье, в толпе не заметишь» — подумал Готфрид, оглядев его с ног до головы.