Ведомые
Шрифт:
Я усмехаюсь, когда парень ворчит. Но его слова скорее похожи не на «нет», а на «да ты сумасшедшая». С этим можно работать.
— Ненавижу это, — говорит он.
— Обнимашки? — но я и так понимаю, о чем он.
Его смех ироничен и недолог.
— Слабость.
— Все чего-то боятся.
— А чего боишься ты? — переводит он тему, выглядя сомневающимся.
Никогда не стать лучшей в чем-либо. Быть использованной и брошенной.
Я напряженно сглатываю.
—
— Почему-то подозреваю, что ты окажешься в числе выживших.
На это я улыбаюсь.
Тепло на моей макушке вынуждает меня осознать, что Габриэль прижался губами к моей голове и вдыхает мой запах.
— Какой у тебя натуральный цвет волос? — спрашивает он почти бездумно.
— Ужасный вопрос, мистер Скотт.
Если отбросить турбулентность, наша маленькая кабинка довольно уютна, благодаря кремовым цветам салона и приглушенному свету.
— Предположим, я — отец, по крайней мере, семерых твоих детей. И тогда данный вопрос становится довольно справедливым.
Самолет очень отвратительно подбрасывает, и Габриэль резко втягивает воздух через нос. Я придвигаюсь ближе, мой нос наполняет запах одеколона, а под ним — пота и страха.
Закрыв глаза, я протягиваю руку и прижимаю ладонь к его животу, мышцы которого вздрагивают прямо сейчас.
— Я блондинка.
— Это я вижу, — заявляет он.
— В смысле натуральная блондинка. В этот раз я выбрала цвет на пару тонов светлее. На прошлой неделе у меня были голубые волосы, — я слегка улыбаюсь, представляя его реакцию на это.
— По крайней мере, я не удивлен.
— М-м-м... — кончиками пальцев касаюсь кашемирового свитера, и меня всё еще возмущает тот факт, что парень столь хорош собой. Подол его свитера задрался, обнажая рубашку под ним. Мои пальцы перемещаются к одной из пуговок.
И как только касаются маленького кружочка, воздух вокруг нас, кажется, сгущается. Мое тело наливается тяжестью, будто одно намерение каким-то образом возбуждает и заводит его. Потому что я ощущаю под рубашкой его твердые кубики пресса и теперь знаю, как могу к ним прикоснуться. Из-за чего мне становится еще жарче? И я осознаю, что он отлично это понимает. Кажется, мы оба задержали дыхание.
Я расстегиваю пуговку.
Но, кажется, будто вместо этого я дернула струну. Вибрация между нами настолько сильная, что мне практически слышен ее звук. Габриэль замирает, его пресс напрягается, а пальцы у меня в волосах прекращают двигаться.
Какого хрена ты делаешь, Софи? Прекрати сейчас же.
Но сообщение, похоже, не доходит до моих пальцев. Они проскальзывают в появившуюся прорезь рубашки и касаются горячей, гладкой кожи под ней.
Вот черт. Потому что парень реально горяч, его тело крепкое и упругое, и мне хочется большего. Мои пальцы едва двигаются. Как будто хитря, он не замечает, что я его лапаю. Размечталась.
Откашливаясь, я пытаюсь вернуть себе возможность говорить. Но голос выходит хриплым.
— Рыжие волосы — это всегда весело. Существует так много оттенков рыжего.
Да, болтай и не попадаешься, как чертова извращенка. Отличная идея.
Кажется, я не
— Ярко-рыжие. Каштановые. Рыжие с розовым отливом.
Отлично, ты болтаешь, словно Птица-Говорун в сфере окрашивания.
Он фыркает, его тело замирает, будто превращаясь в камень, но Габриэль не протестует против действия моих любознательных пальчиков. Не говорит ни одного чертового словечка. А это весомее множества слов. Правда. Потому что этот парень не относится к тому типу людей, которые хранят молчание против собственного желания.
Кольца жара сжимают мой живот от осознания, что он позволяет мне продолжать это исследование.
Я нежно поглаживаю небольшой участок кожи, до которого могу дотянуться. Кончик пальца скользит по гладкой коже и натыкается на грубые волоски.
Иисус Христос верхом на мотоцикле, у Габриэля есть блядская дорожка.
Желание проследовать вниз по ней пальцами настолько сильное, что я почти испускаю стон. Но сжимаю зубы и втягиваю воздух.
— Еще у меня были фиолетовые волосы. Хотя зеленый меня никогда не привлекал.
Без моего ведома пальцы скользят ниже, туда, где находится следующая пуговица, та, что ожидает, когда же ее расстегнут. Всё его тело напрягается, будто парень приказывает себе не шевелиться. Но когда я начинаю расстегивать маленькую пуговку, он выдыхает, и его рука ложится поверх моей.
Она такая теплая, крепкая и очевидно заявляет «не двигайся».
Ничто другое не могло бы привести меня в чувство от этого безумия столь же эффективно. Потому что, правда, какого хрена я делаю? Мне же даже не нравится этот парень. Ну или типа нравится. Хотя в следующую секунду это отходит на второй план. С таким же успехом слово Безысходность могло быть напечатано на лбу Габриэля Скотта.
Самолет снова начало сильно подбрасывать. Габриэль вздрагивает, наша неловкая пауза уходит в прошлое, и он снова крепко цепляется за меня, прерывисто дыша.
Поддержка. А не облапывание. Лишь поддержка.
Я могу с этим справиться. Или так думаю.
Габриэль
О, как же нас бросает. Если бы кто-нибудь запечатлел мои нынешние перипетии, то моя репутация бесстрашного ублюдка канула бы в лету. Сейчас мне практически слышен звук злорадного смеха — великий, безжалостный Скотти прижимает к себе женщину, будто малыш своего пушистого кролика.
Киллиан бы никогда не забыл этой истории. А реакцию Бренны я даже представлять не хочу.
В некотором роде скорая кончина была бы лучшим исходом.
Глупо было об этом думать. Так как дрожь проносится через мое тело, вызывая покалывание в грудине и конечностях. И я понимаю, что еще чуть крепче сжимаю странную женщину с красивыми округлостями, лежащую рядом со мной. Возможно, это и правда кошмарный сон — всё кажется нереальным и бессмысленным.
Я не веду бесед с незнакомцами, особенно неконтролируемо болтливыми, дерзкими дамочками. И уж точно не обнимаюсь с ними. Не могу вообще вспомнить, когда в последний раз обнимал женщину. Ощущение такое незнакомое, но всё же приятное.