"Ведро незабудок" и другие рассказы
Шрифт:
Мне постоянно говорили, что я обязан снять фильм о батюшке, и я для начала снял несколько его служб. Но когда я пытался снимать отца Василия в непринужденной обстановке, он всегда либо махал руками и приказывал прекратить съемку, либо становился неестественно важным. Батюшку нельзя было заставлять «петь не своим голосом». Не нужно было просить его рассуждать на богословские темы. Батюшка же сам о себе говорил, что он «практик». Феномен его служения заключался в молитве о вверенных ему чадах. Нужно было не организовывать съемку — он терялся и терял естественность при нацеленной на него камере, а подсматривать, как он общается с людьми. Но этого он в ту пору не позволял. Камеры в храме появились гораздо позже. В последние годы иногда батюшку снимало несколько десятков наших
Мы встретились не договариваясь в Оптиной пустыни. Он приехал туда из Волхова с орловскими родственниками. Рядом с монастырем поселилась наша общая знакомая — монахиня из Москвы. Она пригласила нас на чай после воскресной литургии. В числе приглашенных был некто Мыкола, приехавший в Оптину из Полтавы. Он прошел сквозь огонь, воду и все известные музыкальные инструменты. По природе очень деловой человек, он с легкостью придумывал и совершал авантюрные дела, а результат довольно скоро пропивал и прогуливал. Такая жизнь опустошила его. Потеряв к ней интерес, он по чьему- то совету приехал в Оптину пустынь. Но понять, для чего взрослые люди часами стоят, слушая монашеское пение, он долго не мог. Прошло немало времени, прежде чем он в первый раз исповедался. Но и это не помогло. Он сидел с нами за столом, с удивлением прислушивался к нашему разговору.
— Что, Мыкола, молчишь? — спросил его отец Василий.
— Да я слушаю. И думаю, — ответил он.
— Может, спросить чего хочешь? — продолжал батюшка. — Я вижу, у тебя много вопросов.
— Да на мои вопросы до утра отвечать будете, — усмехнулся Мыкола.
— Ну и давай поговорим до утра. Поехали со мной ко мне на родину, — неожиданно предложил батюшка. — Ты тут все равно ничего не делаешь.
Мыкола помолчал несколько минут, потом решительно мотнул головой: «Поехали».
— Ну и ты, Сашка, дуй с нами, — неожиданно обратился отец Василий ко мне.
Меня уговаривать не пришлось. Мы вышли с Мы- колой из избы.
— Что это за батек? — спросил он меня.
Я сказал ему, что Господь призрел на него и послал ему именно того, кто вразумит его и изменит его жизнь. Мыкола недоверчиво пожал плечами и рассказал о неудовольствии батюшкой многих монахов. Дело в том, что отец Василий сказал после службы проповедь, в которой обличил некоторых монахов-младостарцев, возомнивших себя опытными духовниками. Батюшка знал много случаев, когда от чрезмерной строгости таких монахов люди приходили в отчаяние и переставали вообще ходить в Церковь. Досталось от батюшки и тем, кто вел яростную борьбу с ИНН. Я пообещал по дороге прокомментировать эту историю.
Мы выехали на двух машинах. Родственники отца Василия — на одной. Мы с отцом Василием и Мыколой — на мыколиной «шкоде». У ворот нас поджидала целая толпа питерцев, оказавшихся в этот день в Оптиной. Некоторые стали проситься с нами. Всем хотелось попасть с батюшкой на его родину.
— Еще увидите мою родину, — пообещал батюшка.
Так и произошло. Через несколько лет духовные чада отца Василия стали приезжать в Волхов целыми автобусами.
Мы сидели в машине, как батюшка вдруг приказал остановиться. Он вышел и направился к группе военных, шедших в сторону монастыря. Я поспешил за ним. Батюшка решительно встал у них на пути и, радостно улыбаясь, произнес длинную тираду, от которой военные буквально опешили. Это были генералы и полковники медицинской службы. В отце Василии трудно было признать священника: борода короткая, стрижка, в отличие от снующих повсюду монахов, тоже короткая. Одет в куцый плащик пятидесятых годов. На голове неказистая шляпа той же поры. Стоптанные грубые ботинки фабрики «Скороход». Что за человек?! Местный козельский дедушка, да и только. А дедушка этот радостно говорит им: «Верной дорогой идете, товарищи. Комиссары ее от вас долго загораживали. А вы — молодцы! Идите по ней всегда. Будьте настоящими воинами
Военные медики слушали отца Василия, переминаясь с ноги на ногу. Были они ужасно похожи друг на друга: низкорослые, с одинаковыми пузцами и все как один совершенно без шей. Возможно, шеи и были, но они втянули их от испуга. В начале девяностых с военными еще так не разговаривали. Отец Василий широким крестом благословил их и попрощался за руку с каждым. Те послушно протягивали ему руки, но было видно, что смущение их еще больше усилилось. Генералы обычно подают руку первыми. Если вообще подают...
Сначала мы заехали в Шамордино. Монахини узнали батюшку, и буквально через минуту навстречу нам шла радостная настоятельница. Она провела нас в храм, рассказала о трудностях, с которыми постоянно приходится сталкиваться при восстановлении обители. Мы сходили на монастырское кладбище. Нам показали могилу сестры Льва Толстого. Батюшка спел «Со святыми упокой». Мы, как могли, подтягивали вместе с монахинями. Спустились к источнику. Потом батюшку на целый час увели от нас насельницы. Желающих получить духовный совет оказалось немало. Мы с Мыколой прошли назад по дороге, выбрали точку, и я поснимал прекрасные виды. Дорога к Шамордино лежит на вершине высокого холма, с которого открываются бескрайние дали. Сам холм широкой дугой опоясывает просторную долину. Внизу серебряной змейкой вьется речка с ракитами по берегам. За ней до самого горизонта луг с аккуратными стогами. Монастырь с островерхим храмом венчал правый край открывшейся перед нами картины, и казалось, что весь этот пейзаж придуман исключительно для того, чтобы подчеркнуть его величие и красоту.
Потом мы долго ехали вдоль пологих холмов, покрытых березовыми перелесками. Белые стволы казались прозрачными на фоне голубого неба. Подъехали к Белеву — родине поэта Жуковского. Грустная картина. Обшарпанные серые дома, давно позабывшие о существовании маляров и штукатуров. Разгромленные церкви. Огромные ямы посреди центральной улицы. Асфальт давно кончился, а за Белевом и грунтовая дорога практически прекратилась. Мыкола стонал и мычал, когда его новая «шкода» билась днищем о колдобины: «Долго еще так ехать?» — жалобно спрашивал он у отца Василия.
— Терпи, Коля, — смеялся батюшка. — Вот и немцы во время войны на своих «мерседесах» и «хорьхах» очень этим делом интересовались.
Пока дорога была еще проезжабельной, Мыкола задавал отцу Василию разные вопросы, из чего стало ясно, что он не имеет никакого представления ни о Церкви, ни о духовной жизни. Батюшка очень скоро утомился и, услышав очередной нелепый вопрос, кивал мне: «Ну-ка, скажи ему».
Я старался отшучиваться. Но если уместно было поговорить о чем-нибудь серьезно, то отвечал серьезно. Катехизация получилась забавной и продолжалась она без перерыва десять дней, поскольку после Волхова я пригласил Мыколу к себе в Петербург.
В одном месте батюшка попросил остановиться. Мы вышли и спустились в яблоневый сад. Я никогда прежде не видел такого изобилия. Ветки яблонь низко наклонились от тяжести огромных плодов. Вся земля была усеяна яблоками. Батюшка поднял несколько особенно крупных яблок и стал их по очереди надкусывать. Я последовал его примеру. Сладкие, сочные. Батюшка тяжело вздохнул: «Где же хозяин? Уже из Голландии и Израиля яблоки возим, а свои пропадают»...
В Волхов мы приехали поздно. Выпили чаю с бутербродами и стали устраиваться на ночлег. Нам с Мыколой определили по отдельному месту. Сам же батюшка лег с мужем своей племянницы на малоудобную полуторную кровать с панцирной сеткой. Все мои уговоры позволить мне лечь на полу закончились строгим батюшкиным приказом «лечь куда велено и не перечить». В первую ночь я так и не смог уснуть. Было ужасно неловко. Бедный батюшка! Такое неудобное ложе, да еще и на двоих. Но батюшка довольно быстро уснул. И сосед его тоже был горазд спать в спартанских условиях.