Ведун. Слово воина: Слово воина. Паутина зла. Заклятие предков
Шрифт:
Женщина уронила бадью на землю и принялась хохотать. Да так заливисто, что ведун и сам невольно улыбнулся.
– Ой, уморил, мил человек, два часа… Как тебя, Олегом кличут? Ровно день и ночь ты проспал, да еще с избытком.
– Зато хорошо выспался, – суровым тоном отрезал Середин.
– И то верно, – утерла слезы хозяйка. – И одежа твоя, почитай, высохла. И баня готова. Токмо затопить осталось… Ой, уморил. Дед как в воду глядел. Погодь, говорил, не затапливай. Пущай поперва проснется. Так и не дождались, спать пошли все.
– Кормить будут? – остановил
– А как же, гость дорогой. – Любава, окончательно успокоившись, вновь взялась за бадью. – Каша есть с кабанчиком тушеным, мясная. Репа пареная, вестимо. Щи остались. А насчет мяса жареного муж спросить велел. Можно курочку ощипать, можно баранчика зарезать. Чего лучше?
– Курицу, – стал решительно спускаться Середин. – А пиво есть?
– Мед хмельной. Сейчас, огонь в бане разведу и принесу…
Спустя четыре часа Олег, распаренный после бани, сытый и слегка пьяный, блаженно сидел на лавочке, подставляя свое розовое чистое тело вечернему солнцу. Рядом стояла кадка с жидковатым хмельным медом и плавающим внутри ковшом. Только человек двадцатого века способен понять, какое это наслаждение: протопленная березовыми дровами банька, влажный квасной пар, а потом – полный покой, чистый воздух, легкий ветерок, никаких звуков, кроме пения птиц и целое ведро пиво, которое можно черпать ковшом, как нефть из моря после аварии супертанкера.
– Эй, мил человек! – услышал он голос Любавы. – Курица твоя поспела. Ты в горницу пойдешь, али туда отнесть?
Середин, блаженно улыбнувшись, ткнул пальцем в лавку рядом с собой.
Сегодня он парился в бане один, один пил пиво и один собирался ужинать. Но и в этом, оказывается, тоже имелось свое особое удовольствие.
Новый день начался с пения петухов. На этот раз ведун не только услышал этих голосистых птиц, но и подпрыгнул от неожиданности, мгновенно растеряв сон.
– Вот ведь где нечистая сила! – пробормотал он, выбираясь с сеновала. – И почему его мой крест не чует?
Солнце еще только поднималось, а из трубы дома уже вовсю валил дым, на дворе незнакомый мужчина запрягал лошадь, из сарая опять же незнакомая девица выгоняла пухлых, как воздушные шарики, овец. Следом вышли две коровы, пара коз с целым выводком белых с черными отметинами малышей.
– А, постоялец наш, – кивнул мужчина. – А я уж думал, что и не свидимся с тобой ни разу.
– У вас, что, василиски в округе завелись? – сонно тряхнул головой Олег.
– Нет, откуда? – не понял крестьянин.
– Тогда почему вы всех петухов не расстреливаете при рождении?!
– Как скажешь, гость дорогой, – рассмеялся мужик. – Скажу Любаве, чтобы сегодня петушка для тебя зажарила. Супружница она моя. А я – Мирослав Рыжий.
– А почему Рыжий? – Волосы мужика были совершенно русые.
– Не знаю, – пожал плечами тот. – В детстве, сказывали, сотворил с головою что-то.
– Значит, это ты здесь за хозяина? – стал спускаться во двор Олег.
– Да как же… – запнулся крестьянин. – Деда Буня за хозяина. Как я могу при живом отце?
Из дома вышли двое ребят,
– Поехали, батя?
– Вот, – словно оправдываясь, указал на сыновей Мирослав, – мыслю я до полудня пару стожков с залужья привезти, пока дождей нет. Аккурат до зажинок обернемся.
– До чего?
– Праздник у нас сегодня, гость дорогой. Зажинки. Волхв картамазовский сказывал: Семаргла спрашивал, Триглаву спрашивал, Марцану спрашивал, луговых и полевых спрашивал. Семь хлебов искрошил, семь платков раздарил. Все молвили: сегодня зажинать надобно. Пора.
Мужики попрыгали в телегу. Девица скинула длинную жердь затвора, отворила ворота. Телега выехала, и следом она погнала скотину.
Тем временем в деревне начиналась веселая работа – со всех дворов хозяева вытаскивали столы, выставляя их прямо на дороге, накрывали скатертями, выносили деревянные блюда с пирогами, миски с медом, глиняные горшочки с соленьями, кувшины, крынки.
– Тебя сейчас потчевать, гостюшка, али зажинок подождешь? – окликнула Олега Любава.
– Подожду, – кивнул Середин, заинтересовавшись происходящим.
Стол наполнялся угощениями, ребята в расшитых красными нитями косоворотках начали выносить скамьи.
Наконец к дому деда Буни с грохотом подкатилась телега, нагруженная сеном так, что торчащие наверху вилы сравнялись с печной трубой. Ребята принялись разгружать повозку, а Мирослав, переодевшись в синюю с красным шитьем рубаху, выбежал на улицу и помчался вдоль дороги, на ходу опоясываясь украшенным бляшками ремнем.
Прошло еще немного времени, и наконец со стороны поля показалась торжественная процессия: двое могучих мужиков несли на плечах носилки, еще несколько суетились вокруг, обмахивая их длинными кленовыми ветками, прикрывая от солнца, отгоняя мух и комаров и вообще совершая множество ненужных и непонятных суетливых движений. Те мужики, что шли позади, постоянно кланялись, молитвенно складывали руки перед собой.
Ведун, старательно вглядываясь, все никак не мог понять, что же это за личность, к которой относятся с таким пиететом? До тех пор, пока процессия не вошла в деревню. И только здесь Середин разглядел:
– Да это же сноп хлеба! Ну, да, естественно. Зажинки – первый сноп.
Вся деревня высыпала навстречу носилкам, низко кланяясь, толпясь вокруг. Седобородый старик с высокой клюкой громко провозгласил:
– Добро пожаловать, гость дорогой, гость долгожданный. Садись к столу, отведай угощения нашего.
Сноп торжественно сняли с носилок, усадили в самое настоящее кресло во главе стола. Девушки в расшитых сарафанах, с цветастыми платками на плечах, с длинными косами, в которые были вплетены яркие ленты, стали, низко кланяясь, выкладывать на серебряную тарелку перед виновником торжества всякую снедь, в высокий оловянный кубок налили вина. Прочие крестьяне кланялись на все стороны и громко провозглашали: