Ведун. Слово воина: Слово воина. Паутина зла. Заклятие предков
Шрифт:
– Так это я, мил человек. А мужа моего ныне Георгием зовут, так пред Богом крестился.
– Хочу я гостинец тебе от сестры передать. Беспокоится она за тебя. Вестей давно нет. Хочет знать, как живешь, все ли в порядке. Просит весточку с оказией передать. Письмо. Ты ведь грамотная?
– А как же, – пожала плечами женщина. – Волхв нас всех учил…
Она запнулась, испуганно закрыла рот ладонью. Потом торопливо перекрестилась.
– Сейчас, суму сниму, – сказал Середин, но тут, отодвигая женщину, на улицу высунулся крестьянин со впалыми щеками и длинной,
– Чего тебе надо, бродяга? На нашей земле язычникам бродить не след! Ступай, откуда пришел, пока цел.
Олег, глядя в его горящие глаза, вздохнул, согнул левую руку в локте и принялся неспешно отвязывать эластичный бинт. Затем протянул вперед руку с лежащим на запястье серебряным крестом.
– Никак, христианин? – изумился мужик. – А ну, перекрестись!
– Креститься я не стану, – принялся привязывать крест обратно Олег, – потому как веру свою ношу в своем сердце и выставлять ее напоказ не привык…
«И самое смешное, – мысленно добавил ведун, – что каждое из произнесенных слов – истинная правда».
Мужик немного поколебался, потом кивнул жене:
– Отвори ворота. Пусть путник отдохнет с дороги, перекусит, чем бог послал.
Двор дома походил на маленькую крепость: со всех сторон огороженный сараями, он начисто закрывал происходящее внутри от посторонних глаз. Между строениями имелись только две узкие щели, закрытые короткой жердяной изгородью и калиткой, и две широкие, перекрываемые воротами на обе стороны. Вообще-то, в Клюшниково дворы выглядели точно так же, но вот там ощущения враждебности окружающему миру почему-то не возникало.
«Сваливать надо», – подумал Олег, привыкший доверять своим предчувствиям. Тем более – нехорошим. Он торопливо отвязал мешок с передачей, протянул Софье:
– Вот, возьми. Это тебе.
– Спасибо. Как она?
– Двое сыновей уже большие, дочку видел, тоже уже взрослую. Мирослав выглядит бодро, сама она тоже здорова.
– Ты не стой на дворе, мил человек. В дом проходи.
– Благодарю, хозяюшка, но ехать мне нужно.
– И думать не смей! – Женщина, отодвинув гостя в сторону, принялась расстегивать подпруги. – Куда ехать? Стемнеет уже скоро. А в темноте у нас, бесовским побуждением, нехорошее творится…
Она широко перекрестилась, поклонилась в сторону церкви, после чего решительно стащила седло. Середин, покорно разведя руками, принялся снимать с заводного скакуна вьюки.
В доме, в правом дальнем углу, висела небольшая иконка в медном окладе, перед ней горела лампада. Вдоль стен тянулись узкие скамьи, стол стоял перед ними. В общем, все как всегда. Почти. Олег медленно провел взглядом по помещению и наконец понял, что вызывает у него ощущение странности: дети! Шести-семилетние малыши не бегали, не визжали и не играли, а просто сидели рядком на скамейке, ожидающе глядя на собранную из нескольких досок столешницу.
– Значит, сказываешь, – вышел откуда-то из-за спины хозяин, – ты видел эту несчастную язычницу, ее сестру? Как ты смог-то войти в этот нечестивый дом, христианин?
– Через дверь, – сухо ответил
– Но ведь они язычники! Они поклоняются идолам!
– Я вижу тут у тебя одну странную картинку, – повернулся к иконе ведун. – Разве ты молишься не ей?
– Я молюсь не ей, я молюсь Господу, которого она олицетворяет!
– Так ведь они тоже молятся богам, которых олицетворяют истуканы.
– Но не Господу! Они молятся языческим богам!
– Разве тебе не говорили, что Бог един, Георгий? – с деланным удивлением приподнял брови Олег.
– Бог един, – перекрестился крестьянин, – и имя ему Иисус Христос. А они молятся языческим богам.
– Если Бог един, – вздохнул ведун, – то молиться другим богам невозможно. Можно молиться тому же Богу, но под другим именем. Если ты считаешь, что язычники молятся другим богам, то это значит, что Бог не один. Ты уж выбери что-нибудь одно. Или ты молишься сразу всем – или поклоняешься единственному всеобъемлющему духу.
Крестьянин замолк надолго, переваривая услышанное, но вывод сделал совершенно неожиданный:
– Тебе нужно поговорить с отцом Никоном, путник. Он объяснит тебе, в чем ты не прав.
По счастью, Софья внесла в комнату отчаянно пыхавший паром горшок, и спор утих сам собой. На первое у хозяев была распаренная репа, на второе – рубленая капуста с солеными грибами, на третье – уже знакомый Олегу квас из все той же репы. Набив брюхо травой, дети чинно вышли, стали забираться на печь. Отец их опустился на колени перед иконой, благодаря бога за милость и сытный ужин. Софья, отнеся посуду, опустилась рядом.
– Пойду-ка я на сеновал, – задумчиво произнес Олег. – Не хочу вас здесь стеснять.
– Ты не хочешь помолиться с нами, путник? – оглянулся на него Георгий.
– Нет, – покачал головой Середин. – Бог в моем сердце. Я не нуждаюсь в картинках, домах и прочих идолах.
– Но сеновал на улице… – попыталась встать Софья, однако муж положил руку ей на плечо:
– Все в руках Божьих…
Сеновал в хозяйстве сих ревностных христиан находился тоже в хлеву. Под самой крышей, поверх жердей, что составляли потолок над чавкающей внизу скотиной – какой именно, в темноте было не разглядеть. Ворота хлева выходили во двор, поскольку к нему примыкала торцевая стена. Но вот само строение выпирало далеко в огород, и, чтобы забраться наверх, пришлось выйти через калитку к приставной лестнице.
Впрочем, ведуна это особо не смутило. Он зарылся поглубже в сено, поднял воротник косухи, чтобы стебли не лезли за шиворот, и расстегнул ремень, положив поясной набор рядом с собой, на расстоянии вытянутой руки. Закрыл глаза.
Увы, сон не шел. Похоже, отсыпаясь в гостеприимном доме Любавы, Олег все-таки изрядно переборщил, отдохнув не только за прошлое, но и на несколько дней вперед. Где-то далеко, наполняя ночь мерным однообразным звуком, орали лягушки; совсем рядом шуршали мыши, внизу шумно посапывали коровы. И звук этот для Середина, обычно мгновенно отключавшегося, едва голова касалась подушки, ныне казался оглушительно громким.