Вегетация
Шрифт:
Ему прекрасно известны были окрестности Ямантау. Ну, не ему, а Диме Башенину и Харлею. Эти двое осмотрели тут всё: все выходы из «Гарнизона» и развалины сооружений, все заброшенные дороги — рельсовые и гравийные, все линии заграждения, все склоны, поляны, отвалы извлечённой породы, дренажные канавы и кладбища ржавых машин. Они вдвоём искали «вожаков»: определяли границы зоны, в которой росли коллигенты мицеляриса. Митя догадался, где Алабай разместил свою базу, учитывая, что на станции Пихта стоит Типалов, а люди Типалова ходят по дороге вдоль горы. В тех руинах устраивал
Еле передвигая ноги, Митя брёл на северо-запад, а лес вокруг светился всё ярче и ярче — словно бы всё звонче пел беззвучный хор. Меж древесных стволов висела цветная алмазная пыль испаряющейся влаги, и чудилось, что по краю зрения разъезжаются веерами какие-то радужные ореолы. Перебор длинных голубых теней по золоту солнца превращался в перестук дятла по хрупкой свежести воздуха. А воздух состоял из бесплотных стеклянных плоскостей, что вращались и разбрасывали блики. Всё в лесу как будто бы широко разлеталось во все стороны, сохраняя нежную неподвижность.
Митя вдруг осознал, что он не один. Рядом с ним кто-то идёт — идёт не спеша, приноравливаясь к его ковылянию. Кто это? Лешак?.. Митя повернул голову, чтобы посмотреть. Нет, это был не лешак. Это был он сам — точнее, фитоценолог Дима Башенин в голубой куртке с «пацификом» на плече. Митя смотрел сам на себя, и это его не удивляло. Это было как бы обыденно.
— А ты можешь воспринимать лес только внутренним чувством, а не на вид или на ощупь? — спрашивал Дима Башенин. — Ну вот если закроешь глаза, то определишь, где ты находишься, что вокруг тебя, какое настроение у леса?..
Вопрос Мите был понятен и в то же время лишён смысла.
— По-разному, — сказал Митя, чтобы не сказать ничего.
Слишком уж много умничают эти городские мудаки из «Гринписа».
— Мы провели эксперимент по воздействию на лес. В первую очередь — на область вокруг Ямантау. Мне интересно, ты ощущаешь какие-то изменения в окружающей среде? Может быть, какие-то процессы пошли иначе или тебе встретилось что-то новое? Ты один можешь это уловить.
— Да ни хрена ничего такого, — ответил Митя. — Не еби мозги, Димон. Мы будем искать «вожаков» или сегодня только треплемся на порожняк?
— Что ж, давай в этой части поищем. Но мы далековато от «Гарнизона» ушли. Вряд ли здесь такая же плотность коллигентов, как у склона Ямантау.
— Заценим.
— Но учти, Харлей, что здешние «вожаки» тоже в пределах территории, на которую ты не приводишь бригады. До железной дороги — наша земля. Мы тебе заплатили, и немало. Ты должен соблюдать условия контракта.
— Не очкуй, — усмехнулся Митя.
Ему на эти уговоры плевать. Деньги-то ему профессор уже перечислил. Значит, городские — сами лохи. У него в кармане лежит телефон и тихонько записывает трек. Он сдаст Типалычу всех здешних «вожаков» и срубит на них бабки по второму кругу. Вот так делаются нормальные дела. А мудаки из «Гринписа» пускай отсосут. Он к ним на работу не просился. И Димон для него ничего не значит. Нету его, Димона.
А его и вправду не было. В заторможенном изумлении Митя увидел, как «гринписовец» Дима прошёл сквозь куст сирени, словно тот был призраком, — нет, это куст прошёл сквозь Диму. Дима только чудился Мите. В сияющем рассветном лесу всё было странно, и чудился не только фитоценолог Дима.
Мир в глазах у Мити разделялся, расслаивался. Всё казалось не тем, чем было, хотя раннее утро в лесу — самое ясное, самое честное время. Но деревья будто раздваивались, умножались, их очертания были зыбкими и непрочными. Они двигались, эти деревья. Когда Митя отводил взгляд, они меняли место, превращались одно в другое. Мягкая почва под покровом травы проседала и колыхалась. Вдали мелькали какие-то смутные тени, будто облака слепоты. Однако распад происходил всегда где-то сбоку, не напрямую перед Митей.
Пушистая молоденькая лиственница слева медленно зашевелилась, выворачивая свою зелень, как шубу, и перерождалась в какое-то чудовище с мохнатыми лапами и вытянутой древесной мордой, покрытой корой. В листве дрожащей осины мерещилась длинная многоногая тварь, спускающаяся вниз по стволу и ветвям. Полумёртвая большая берёза будто в агонии качала кроной — тонкие ветви её вершины закручивались растрёпанными узлами «вихоревых гнёзд». Ползучая жимолость лезла вверх по кряжистой сосне. В траве Митя угадывал просторные «ведьмины круги» из мелких грибов.
Чёрные коряги карабкались вперевалку, точно рептилии, — Митя наяву замечал их движение; тонкие, голые, изогнутые ветви упавшей ёлки торчали как обглоданные рёбра. Митя зацепился штаниной за растопыренный сук, наклонился освободиться и увидел, что его за ногу схватила костлявая деревянная рука с пятью пальцами. Митя дёрнул ногу, и рука сжалась крепче, а потом два пальца отломились. Но рядом поднялась, раскрываясь, огромная земляная пасть с гнилыми и кривыми зубами — вывороченное корневище сосны. Пасть дохнула на Митю могильным холодом.
Мите не было страшно — только дико. Он же учёный. У него, похоже, бред, а лес не способен оживать нечистью из сказок. И ещё Митя улавливал нечто знакомое… След чьей-то коварной воли — будто эхо заклинания… Щука! Ведьма! Это она взбудоражила фитоценоз, чтобы тот пугал пришельцев кошмарами из их собственных фантазий… Но Митя ничего не боялся.
Ничего? Не может такого быть! Все чего-то боятся!
За деревом Митю ждал Серёга. Митя замер на полушаге. Серёга поднял руку и нацелил на Митю пистолет.
— Хана тебе, гад! — с ненавистью сказал он.
Митя подумал, что Серёга обо всём догадался — и про Маринку, и про планы Мити на работу в бригаде — и встретил брата, чтобы отомстить.
— Ты что, Димон, за мной с «Гарнизона» припёрся? — глухо спросил Митя.
Это был не Серёга, а фитоценолог Дима.
— Берега попутал, козёл? — взбесился Дима.
— Оборзел в лесу, ага? — Митя ухмыльнулся ему в лицо. — Один хрен я сдам бригадам всё, что у вас там есть.
— Я Серёга Башенин, — ответил Дима. — Я с Маринкой хожу, племянницей Егора Лексеича Типалова.