Век амбиций. Богатство, истина и вера в новом Китае
Шрифт:
Ай приобретал влияние. На поэтических чтениях в Церкви Св. Марка в Бауэри он встретил Аллена Гинзберга, и это положило начало необычной дружбе. Но никто не повлиял на него сильнее, чем Дюшан: низвержение традиций поразило китайца, выросшего на академическом реализме. Ай делал репортажные фотографии и продавал снимки журналу “Таймс”. Когда он наблюдал за манифестацией в Томпкинс-сквер-парке, он впервые попал в полицию. “Угрозы вызывают привыкание, – позднее объяснял он китайскому журналисту. – Когда люди, обладающие властью, злятся из-за тебя, чувствуешь себя важным”.
Рынок китайского современного искусства был в удручающем
В 1999 году Ай Вэйвэй арендовал поля для овощей рядом с деревней Цаочанди на окраине Пекина и за день сделал набросок комплекса мастерских. У него не было архитектурного образования, но дизайн был узнаваем, и он привлек шквал заказов на здания и инсталляции. Вскоре у Ая было самое влиятельное архитектурное бюро в Китае.
Он назвал его FAKE Design: отсылка к своему внезапному успеху и одержимости вопросом подлинности. (“Я ничего не знаю об архитектуре”, – любил говорить Ай.)
Шли годы, и Ай Вэйвэй посвящал все больше времени стыку политики, свободного высказывания и технологии. Китайский сайт sina.com пригласил его вести блог, и Ай сначала делал это странным образом: выставлял свою жизнь напоказ, ежедневно публикуя десятки, иногда сотни снимков своих гостей, кошек, прогулок. Блог привлек широчайшую аудиторию. Ай начал комментировать события за рамками искусства. Он писал о стране “К”, управляемой “толстыми, тупыми обжорами”, которые “ежегодно тратят двести миллиардов юаней на питье и еду и столько же на военный бюджет”. В отличие от журналистов, получавших указания Отдела, у Ай Вэйвэя не было работы, с которой его могли уволить за вольнодумство.
“Он читал новости и недоумевал: “Как такое может быть?’ – рассказал мне Чжао Чжао, молодой художник, один из ассистентов Ая. – А на следующий день, и на следующий тоже, все повторялось”. К маю 2009 года Ай стал самым громким голосом Китая, и милиция навестила Ая и его мать, чтобы расспросить о его деятельности. Он ответил открытым письмом в интернете: “Прослушивание телефона я терпел. Слежку я терпел. Но вторжение в мой дом и угрозы в присутствии моей семидесятишестилетней матери я потерпеть не могу. Вы не понимаете, что такое права человека, но о Конституции-то вы слышали?” На следующий день блог закрыли.
Сочетание богатства и авторитаризма породило предубеждение против нового креативного класса. Китайское общество не было первым, поддерживавшим искусство – но не свободу выражения. Мне ван дер Роэ работал с нацистами, и за это его критиковали. Во времена Культурной революции запрещали исполнять Баха, Бетховена и других композиторов. Одобрены были лишь “революционные оперы”. Сейчас давление стало менее очевидным: никогда еще не было в Китае столько денег, но чтобы их получить, требовалось мириться с ограничениями творческой свободы. Писатели, художники и
Чтобы понять, каково это, я отправился к Су Бину, прославившемуся в 80-х годах, когда он создал некоторые крайне противоречивые работы, в том числе “Книгу с неба” – набор напечатанных вручную книг и свитков, составленных исключительно из вымышленных знаков (это символизировало скудость китайской литературной среды). Су уехал в Америку, получил грант Макартура “для гениев” и жил припеваючи на гонорары, однако в 2008 году удивил китайский мир искусства, вернувшись в Пекин и став вице-президентом Центральной академии художеств. Я встретился с Су Бином в Пекинском музее, где он с помощью подъемных кранов устанавливал гигантских стальных фениксов. Мы выпили, и я спросил Су, почему он вернулся в Китай. Он объяснил:
Здесь еще полно проблем, вроде разрыва между бедными и богатыми, труда мигрантов… Но многие проблемы решены. Китайская экономика быстро развивается. Мне интересно,почему… У нас постоянно собрания… скучные и бессмысленные. Иногда на собрании я сочиняю эссе, а люди думают, что я делаю записи, что я увлечен происходящим… Но в Китае собрания проводятся каждый день, и, несмотря на их бессмысленность, Китай быстро развивается. Почему? Должна быть причина. Вот что меня интересует.
Положение Ай Вэйвэя в китайском современном искусстве довольно странное: на Западе его вес (и цена работ) росла. Он получил завидное предложение занять собороподобный “Турбинный зал” в английской галерее “Тейт модерн”. А в Китае его не приглашали на выставки, и отношения с другими художниками были прохладными. Чжао Чжао сказал мне: “Галереи и журналы присылают ему разные вещи, а он даже не открывает их”.
Я попросил Фэн Бойн, куратора и критика, уже долго работающего с Аем, рассказать, как другие интеллектуалы воспринимают Ая. “Некоторые уважают его, особенно молодые люди вне художественных кругов”, – сказал Фэн. Но среди некоторых художников распространен другой взгляд: “Они нападают на него, говорят, что он просто хочет шума. Они не признают его подход”.
Многие китайские художники, как и другая элита, оценили западный либерализм или пожили за границей, но, как и в случае Тан Цзе или инженера, с которым я встречался в Пало-Альто, это столкновение выявило их патриотизм и усилило недоверие к западной критике. По мнению недоброжелателей, Ай Вэйвэй слишком уж соответствует западным представлениям о “диссидентах”, он очень легко решился упростить современный Китай до черно-белого, чтобы привлечь симпатии. Его обвиняли в лицемерии – за критику чужой пассивности перед лицом несправедливости, в то время как его собственная известность и признание на Западе давали ему защиту, которой не было у других. То, что Ай выставлялся в основном за рубежом, провоцировало заявления, что ему больше нравится позволять иностранцам проецировать свои моральные ожидания на него, чем оценивать неоднозначность Китая. (В какой-то момент так много людей в Сети обсуждало, что Ай отказался от китайского гражданства, что он ощутил необходимость выложить фотографию своего китайского паспорта.)