Век дракона (сборник)
Шрифт:
Вест вновь жил в заброшенном особняке, уже в другом, Ткач советовал менять места не реже раза в десять дней, благо была возможность. Сейчас Вест колебался, с сомнением прикидывая. Наконец он проговорил, не глядя на телохранителя:
— Если ветер с востока — будет дождь.
Тот отчетливо икнул, но ответил, как надо:
— Если с юга. — Помолчал, переваривая, и добавил, восхищенно: — Ну, шеф, так значит, это вы? А я все гадаю, кто и кто, все, понимаешь, прикидываю, — он ругнулся от полноты чувств.
— Зови меня Вест, — сказал он, — что
— Извиняюсь, шеф. привычка. Для связи слов. А я — Мятлик.
Они прошли наверх. Наверху была уже ночь, холодная и промозглая, и висел туман, из-за которого ничего не было видно. Пахло мокрым камнем, ватно протарахтел мотоцикл — не поймешь откуда и куда. Вест отметил чисто машинально.
— Вы не в обиде, шеф, что с вами этак — в темную? — сказал Мятлик. — Все-таки сами посудите, группа наша особая, в Комитете об ней ни-ни, а вас мне этот старый бурдюк рекомендует…
— Председатель?
— Ага. Он ведь что, шеф, он ведь давно проданный. Видали, шеф, сколь ему, а ведь поскрипит еще, будьте уверены. Он и когда в Председатели выбивался, был проданный, задание ихнее выполнял.
— Я уже догадался, — сказал Вест.
— Ну, значитца, тогда ко мне, — деловито сказал Мятлик. Он сразу подтянулся как-то. — Ежели вы — это вы, шеф, то у меня имеются четкие указания. Теперь все, — сказал он, когда они прошли немного, — теперь вы с нами, и значит, шеф, все шито-крыто. (Вот так, подумал Вест, все-таки “с нами”.) Гату вот только убрать…
— Гату?
— Его, подлого, обязательно. Да и заварушка нужна, под шумок-то способнее будет утечь-то. Мы его подманим. Да вам Наум сейчас лучше расскажет сам.
Вест
Он сидит в углу, скрючившийся и несчастный, вцепился обеими руками в винтовку. Комбинезон у него прожжен в нескольких местах и разодран. Винтовку надо отобрать. Мне совсем ни к чему, чтобы у него была винтовка, — ведь я часто поворачиваюсь спиной.
— Вест, ну скажи, ну неправда же…
Он так и не поверил. Я бы на его месте, наверное, тоже. В конце концов, он только из-за меня пустился во все тяжкие, а выигрывает заведение.
— Не сердись на меня, Вест, я же хотел… уйти хотел…
А что бы я делал на Той стороне? Любопытно, я ни разу не задавался этим вопросом. Синдром — хуже нигде не будет. Мы ищем рай. Мы всегда ищем рай. Нам плохо в одном мире, и мы выдумываем себе другой. Мы попадаем в этот другой, и нам тоже плохо, и мы выдумываем следующий и следующий, без конца. Вернее, останавливаемся всегда не по своей воле.
Как все оказалось просто. У меня, видите ли, сердце справа, из чего автоматически следует, что я из тех, кто может и возжигать взглядом, и умертвлять словом, из той расы. Сердце справа. Весь Наумов “верный признак”. Но это не норма, это аномальность — мое правостороннее сердце. Один из миллиона. И один из ста миллионов — что без сопутствующих заболеваний, пороков и прочего. Я думать забыл о моем
— Вест, Вест, ну чего ты молчишь, скажи что-нибудь…
А ведь Наум, пожалуй, уйдет. Он жизнь положил, чтобы уйти, и он уйдет. Сорвалось со мной — вывернется, выползет, и сделает ему попытку. Нет, серьезно, вот я, абсолютно чуждый этому миру, я — чужак, в общем-то хотел видеть — раз уж так случилось, и здесь мне стало назначено жить и умереть, — я хотел только соблюдения этим миром его же собственных законов, которые навязывались им мне. И отчаяние мое потому только, что я не увидел, не нашел этого, как ни искал. И в том, наверное, я виноват сам. Не увидел, не нашел, не понял, не пригляделся, не смог, не хватило сил. Не хватило сил. Не хватило.
Не успел ничего. Ни в главном не успел, ни в частном. Ни им не успел, ни себе. Не успел даже сделать Свену кораблик и рассказать о море. Не успел поглядеть как следует, разобраться, в потемках и скульптурках, что так искусно, оказывается, вырезали из особой породы дерева лесовики. Еще одни, кому не дали быть теми, кто они есть. А ведь их зарождающаяся культура обещала быть на редкость яркой и самобытной. Коричневые вогнутые лица с глазами из самоцветов — почему-то всегда тремя, хотя глаз у лесовиков было, как обычно, два. И одинаковое восторженно-удивленное выражение деревянных лиц… Не успел.
А Наум уйдет от этих законов. Живший по этим законам, содействовавший этим законам, в какой-то степени вершивший эти законы, служивший им, — он уйдет. А я нет. Я останусь здесь. Вот под тем домом или под этим же. Или в Управлении, в известном Экипаже, куда мне после следственного прямая дорога. То-то Бублик удивится. А может, и не удивится. Скорее всего. Отчего же я так спокоен сейчас?
— Вест, а Вест! Я про “вагончики-то” не наврал. Про броневик наврал, а про “вагончики-то” нет, ждут нас “вагончики-то”…
Признаться, я жалею, что выложу Науму все. Разве месть несет нам облегчение? Истинное облегчение? Мне она облегчения не принесла, а Наум, привелось бы, умер, не разочаровавшись в иллюзии, а всего лишь персонально во мне. Смерть однозначна, там нет ничего, но вместе с нами умирают и наши иллюзии, и этого уже довольно. А при жизни, без крайней на то нужды, развеивать их жестоко.
Развеиванием моих собственных иллюзий этот мир занимался с пристрастием и энергией, достойными большего. И последней развеялась надежда на то, что я хотя смогу вспомнить, что у меня здесь был друг. Пэл отбил меня тогда у банды Головешки. Пэл вытащил меня с минного поля на Пустоши. Не настоящее минное поле, конечно, так, всеми брошенные ящики с изъеденными ржой снарядами и совсем уж проржавевшие гранаты россыпью — когда я в одиночку полез к Поясу захватывать точку и застрял на прощупывавшихся под травяным слоем рифленых кругляшках. Пэл, смеющийся и шагающий в рост, когда затравленно отбивался зажатый нами в тупике Ежик. Пэл…