Век Филарета
Шрифт:
Святославский глянул выжидательно на владыку, а тот глубоко задумался. Деревенские ребятишки вспомнились Филарету, как они стайками висели на плетнях, как ясными глазками смотрели на него, как в храмах бестрепетно подходили к причастию... Да, силён мир сей...
Верность давним устоям хранили раскольники, составлявшие немалую часть московского купечества. Москва сделалась их центром в царствование Александра Павловича, запретившего все тайные общества в России, но повелевшего раскольнические церкви не трогать и попов их не преследовать. Московский владыка до поры до времени раскола не касался
В Москве появились скопцы. Вольноотпущенные крестьяне Елизар и Панфил Чумаковы открыли мелочную торговлю на Ильинке, а вскоре выстроили свой дом, ставший сектантским гнездом. Иван Богдашев в своём доме на Серпуховке (записанном на имя его сестры Авдотьи) основал ситцеплаточную фабрику. Он выкупал крестьян от помещиков и давал им работу, но — отвращая от православия. Быстро богатевшие скопцы выходили в миллионщики, и власти принуждены были с ними считаться.
В дворянском обществе притаилось масонство, не желавшее уходить из России. Глава московских братьев Николай Александрович Головин оставался предметом их благоговейного почтения и повиновения.
Владыка Филарет на вопросы недоумевающих о масонстве отвечал твёрдо и определительно: «Зачем пить из сокрытых и, может быть, нечистых кладезей, когда для нас всегда готовы душеполезные творения отцов церкви?» Сами же масоны не могли ответить на прямой вопрос: «Зачем заходить к Богу с заднего крыльца, когда переднее открыто?» Открытый характер первопрестольной чуждался неуместной в делах веры таинственности, ложи оставались малочисленными.
По докладам благочинных и консистории положение всё же виделось вполне благополучным, но владыка ощущал, как в глубинах созревают течения опасные, как мелеет вера, подобно Москве-реке, как облипает церковный корабль тина формальной обрядности и мирской нечистоты. И то сказать, прямо под боком митрополита творилось втайне непотребное.
Как-то утром владыка вышел до завтрака в гостиную в поисках Герасима или Никандра, никак не шедших на звонок, и увидал бедного деревенского диакона, русоволосого, сильно загорелого, с лицом усталым и опечаленным.
— Что ты за человек? — спросил Филарет.
Владыка был в потёртом халате, и диакон отвечал без стеснения:
— Да заблудился, батюшка, никого не найду. А хочу я броситься в ноги преосвященному. Добрые люди надоумили: пойди пораньше, да и попроси.
— Что за дело у тебя? — мягко спросил Филарет.
— Беда! Диакон я, имею семью большую, имею кое-какие выгодишки в селе нашем, но теперь хотят определить другого на моё место. А меня угнать аж за пятнадцать вёрст. Версты-то ладно, а как же я со всем хозяйством моим тронусь? Пятеро деток, жена, тёща да сестра вдовая с мальцом... И с чего бы — вины за мною, батюшка, никакой нет.
— Садись пока, — пригласил владыка. — Кого же ты просил?
— Да многих... — протянул диакон, смекая, не поможет ли новый знакомец и во сколько это обойдётся, — Правду говоря, батюшка, меня уж обобрали как липку. В канцелярии преосвященного дал писарю двадцать пять рублей, в консистории опять двадцать пять, здешнего прихода диакону семьдесят пять рублей... а дело стоит! Говорят, экзаменовать
— Это правда, — уже строго сказал Филарет. — Я экзаменатор.
Диакон неловко опустился с дивана к ногам митрополита.
— Батюшка, пожалей меня! Мне уж тридцать пять годов, что я помню!.. Вот осталось всего двадцать пять рублей у меня, пятнадцать-то я на дорогу отложил, а десять — возьми, батюшка, только сотвори ты мне эту милость!
Филарет глянул в глаза диакона, и так был чист простодушный и опечаленный взгляд, что владыка не мог ему не поверить.
— Давай мне свои десять рублей, — велел он, — и приходи назавтра к девяти в эту комнату. Дело твоё будет решено.
— Милостивец! — всплеснул руками диакон. — Да уж я прибавлю...
— Ступай! — прикрикнул Филарет, и диакон поспешил выйти.
На следующее утро он явился к назначенному часу, и по приказанию владыки его пропустили в комнаты. В гостиной диакона ждал Филарет, облачённый в парадную рясу, с панагией, лентами и орденами, ибо собирался ехать в Страстной монастырь служить.
— Виноват, святый владыко! — воскликнул диакон и пал в ноги митрополиту. — Я к экзаменатору пришёл!
— Встань! — приказал Филарет. — Я твой экзаменатор. Не бойся ничего. Я рад, что смог от тебя узнать правду о своей канцелярии. Дело твоё мы покончим быстро.
Он позвонил в колокольчик и приказал Никандру позвать ранее вызванных писарей и здешнего диакона. Едва те переступили порог, владыка подчёркнуто смиренно обратился к ним:
— Каюсь перед всеми вами, братие, что вчера взял от этого диакона десять рублей. По словам Священного Писания, «аще дадите, воздастся вам четверицею», я вместо десяти даю ему сорок рублей, — и он протянул обомлевшему от изумления диакону несколько ассигнаций. — Ты взял двадцать пять рублей — дай ему сейчас сто, то же и ты сделай, а ты, духовное лицо, вместо семидесяти пяти дай ему триста.
Диакон прижал ворох ассигнаций к груди, губы его тряслись, и видно было, что бедный готов разрыдаться. С непередаваемым словами чувством он смотрел на митрополита, но тот поспешил прервать молчание:
— Ступай, отец, домой. Оставайся на своём месте. Буде нужда какая — относись прямо ко мне... А с вами, — обратился митрополит к взяточникам, — вечером разберусь.
Один, всегда один, отделённый от массы людской саном и авторитетом, властью и познаниями... Рядом мать (он перевёз её из Коломны и поселил неподалёку от Троицкого подворья), не забывают брат и сестра, другие родственники, всё так — а хотелось прилепиться сердцем к тому очагу, который не то чтобы грел, нет, который нуждался бы в его участии... Но монашеский удел выше семейного и благодатнее уже потому, что не нескольким человекам служит монах, но — многим. Так Филарет жар своего сердца и душевное тепло отдавал своим духовным чадам, не жалея ни сил, ни времени.
Не все шли к нему. Иные робели, иные опасались строгости, а других он и сам не допускал, руководимый внутренним даром предвидения. Как-то через московских барынь, близких к его кружку, владыке стало известно о Николае Сушкове, сосланном по высочайшему повелению на Кавказ за участие в дуэли. После заключения в Тираспольской крепости император велел послать его в Москву для понесения заслуженной епитимии. Между тем молодой человек мучился метаниями от полного неверия до желания веры, а утвердиться ни в чём не мог.