Век кино. Дом с дракончиком

Булгакова Инна

— Вон Виктор.

Мы сели с лауреатом «Мефисто» за тот же столик в стеклянном углу, отделенном прозрачной преградой от гама и мельтешенья переулка.

— Что скажете?

Гофман глотнул кофе, поперхнулся и закашлялся. Внезапно побледнел и замер, закатив глаза.

— Что с вами?

— Душно, — произнес глухо. — Нехорошо.

— Чем я могу помочь?

— Нет, нет, все в порядке.

— Вы меня искали?

— Просто интересовался ходом следствия.

— Уже не интересуетесь?

— Интересуюсь. Как оно

идет? — спросил он вяло.

— Бодро. Вы видели кассету с вручением «Мефисто»?

— Ага, мне еще вчера Зюзя подарил. А вы?

— Еще нет.

Некое глубинное возбуждение его (по контрасту с внешней усталой томностью) как будто возрастало и передавалось мне. Гофман встрепенулся и зашептал:

— Я ничего не знаю и не имею никакого отношения к убийству.

— Да я особо и не сомневался.

— То есть даже на это вы не считаете меня способным? — перебил киноактер язвительно и продолжал нести околесицу, в чем-то оправдываясь: — Я выучил роль жертвенного любовника из любви к искусству, к Пушкину, с Любавскими знаком не был, не подозревал, что у Василевича виды на Вольнова, в интригах насчет приза не участвовал…

— Да кто вас подозревает в интригах? Вольнов?

— Что вы, нет!

— Вы как будто боитесь чего-то?

— Нет, нет!

Гофман провел изящной рукой в кружевной манжете по бледному лбу, и уловился взгляд его, зоркий, настойчивый. Тотчас в изнеможении откинулся на спинку стула и прикрыл веки. Под влиянием бессознательного импульса я спросил:

— Вы принимаете наркотики?

Красивые, с влажной поволокой, глаза широко распахнулись.

— Как вы догадались?

— Слишком внезапны у вас переходы от возбуждения к упадку.

После паузы он сказал:

— Иногда.

— Кокаин? — так же инстинктивно продолжал я допрос.

— Откуда вы…

— Просто предположил, богемное снадобье, артистическое, еще декаденты баловались. — Я помолчал; меньше всего меня занимали тайные пристрастия этого извращенца, но совпадения настораживают… на «почве искусства», так сказать. — Вы Василевича хорошо знаете?

— Нет… почти нет. А что?

— Просто услыхал от одного мальчика, что он спонсоров для «Египетских ночей» ищет… А что?

— Мальчик тоже кокаинист?

— Замолчите!

— Зачем вам это?

Он ответил сразу, убежденно:

— Из отвращения.

— К кому, к чему?

— К себе. Не приходилось испытывать подобное чувство?

Я поразился: ишь ты, Карлыч сложная какая личность!

— До степени саморазрушения… нет, не приходилось.

Он спросил, не поднимая глаз:

— Там у Любавских за городом, я слышал, какая-то юродивая живет, да?

— Никакая она не… а от кого вы слышали?

— Кто-то сказал… не помню, столько народу каждый день вижу.

— Зачем она вам нужна?

— Ни за чем… так, интересно.

— Меня не оставляет ощущение, Виктор, что вы кого-то боитесь.

— Просто задумался.

И

я задумался — пусть насекомое покружит вокруг зажженного мною (нет, не мною — кем?) огонька страха и возбуждения… Зримая ассоциация, навеянная жирной мухой, лениво летающей над высокой вазочкой с бумажными салфетками. Машинально я взял одну и своим «паркером» принялся, вспоминая, набрасывать рисунок того самого насекомого. Продолговатый овал, округлые задние лапки расположены далеко друг от друга, на спинке полоски в виде буквы «Т»…

— Вам это ничего не напоминает?

Я протянул салфетку, он схватил, вгляделся.

— Жучок какой-то… — протянул вопросительно. — А что?

— Это загадочное насекомое изображено на одной записке… — начал я, но Карлыч вновь отключился («ломка» у него, что ли?), глядя куда-то, словно сквозь меня.

Я обернулся: за столиком у входа в ночной зал (полукружья арок еще задернуты малиновыми портьерами) усаживались два деловых джентльмена в стальных «тройках» и сценарист Василевич в излюбленном серебристом костюме; все с дымящимися сигарами. И пронзило меня ощущение, будто нахожусь я в мире враждебном, где куда ни ткнись — опасность, жуть, тайна. Такая уж атмосферка в «Артистико»-«Мефистико».

— Мне пора, — пробормотал киноактер, — у меня встреча.

Энергичную длань почувствовал я на своем левом плече, машинально стряхнул, повернул голову: Вольнов с двумя банками апельсинового сока — здоровый, свежий, благоухающий беззаботной глупой улыбкой.

— Гуддэй! Не помешаю?

Я даже не успел ответить «присоединяйтесь» — мимо пролетел бледным призраком Гофман… Ладно, попозже с ним разберусь.

— Куда это придурка так шустро отнесло? — поинтересовался Вольнов, присаживаясь. — Сочку не хотите?

— Нет, спасибо.

— А у нас тут встреча с кой-какими деятелями. Гляжу — сыщик. — Он бурно утолил жажду, схватил салфетку. — Что это?

— Как вы думаете?

— Может, скорпион?

— Может, и скорпион, не знаю.

— А в чем дело?

— Это насекомое нарисовала Виктория на листке с таинственным текстом — «приди ко мне тот, кто под землей», — который вдруг исчез.

Борис слушал зачарованно, как ребенок сказку.

— Текст исчез?

— Листок. Из квартиры на Плющихе. Но я запомнил изображение. Понимаете, какое теперь значение приобретает этот самый жучок?

— Какое?

Нет, все-таки с дураками дело иметь — упаришься.

— Преступник рисковал из-за рисунка, текст запомнить легко.

— Значит, убийство произошло все-таки в Москве?

— В Молчановке видели убитую Викторию.

— Ни фига себе! — Борис опрокинул в рот вторую жестянку. — А кто видел?

Я многозначительно промолчал.

— Понятно, — он кивнул, — нельзя разглашать. А где?

— В гараже.

— Так вы нашли мертвых?

— Теперь это дело времени.

— Непонятно.