Век-волкодав
Шрифт:
— Прекратите ваши намеки! И не смейте на меня так смотреть, я вам не шлюха с «малины». Без глаз останетесь!
Бывший бандит Фартовый с трудом сдержал усмешку. Нащупал-таки слабину у дамочки! Умна, конечно, товарищ Гондла, но ум все равно бабский.
Спорить, однако, не стал. Руку отпустил, пошел рядом. Пеший поход был затеян не только ради конспирации. Хотелось подумать без помех, а в тесной квартирке рядом с вечной шипящей женщиной мысли были все больше о черной лестнице, которую очень просто перекрыть. Чердак надежно заперт,
Ночевал с револьвером под рукой. Не в комнате прислуги, а на полу рядом с диваном, на котором похрапывала Гондла. Спиной повернулся — и даже не поинтересовался дамочкиным «настроением». Не оттого ли гнев?
— Касимов, — негромко бросила женщина. — Кто он был? Почему вы про него спрашивали?
«Касимов я, Василий Сергеевич, член РКП(б) с октября 1919-го. Из рабочих, умеренно грамотный, да еще, как видишь, инвалид по причине колчаковской гранаты…» О смерти работника Общего отдела ЦК Василия Касимова Леонид узнал за час до того, как они покинули квартиру. Лариса Михайловна перезвонила сестре, та обратилась к верному знакомому…
«Кукушка лесовая нам годы говорит, а пуля роковая нам годы коротит!..» Вот и еще одному прокуковала.
— Служили вместе, — Пантёлкин невольно поморщился. — То, что убит, очень плохо. У Касимова было надежное убежище в городе, он помочь обещал.
Гонда взглянула удивленно:
— И вы ему верили? Вокруг нас — волки и шакалы, такие станут помогать, только если горло зубами сжать. Хорошо еще вашего Касимова живым не взяли. Знаете, как Егор Егорович умеет допрашивать?
Вместе ответа бывший чекист молча дернул щекой. Он-то знал, собственными глазами видел, а заодно и слышал. Стены крик не удерживали… В эту минуту Леонид впервые порадовался тому, что друг Жора мертв — и мертв навсегда.
— Подъезд, — кивнул он, останавливаясь. — Действуем, как условились. Говорю я, вы — только если спросят. И не стреляйте, что бы ни случилось. Задушить человека сможете?
Лариса Михайлова привстала на цыпочки, к уху потянулась:
— А ты, Леонид, меня еще разок оскорби — и узнаешь!
Трехглазый идол, увенчанный ожерельем из человеческих черепов, смотрел хмуро. Невысокая сухощавая женщина в железных очках вполне могла сойти за его родную сестру.
— Не пущу! — резко бросила она, загораживая узкий коридор. — Мандат предъявите!
Леонид, походя отметив подзабытое слово «мандат», широко улыбнулся.
— Давайте обойдемся без формальностей, гражданка. Представьте, что я уже достал револьвер.
Синеватые стеклышки холодно блеснули:
— Молодой человек! Я на Акатуе котелком звенела, когда ваша мама еще соску сосать не выучилась. Вы что, каторжанку напугать вздумали? Чем? Своим «шпалером»?
Рядом шумно вздохнула Гондла. Пантёлкин, и сам не слишком довольный таким началом, предостерегающе поднял ладонь.
— Гражданка! Давайте не усугублять.
— Кто пришел, Хельги?
Дверь в полутемной глубине коридора растворилась. Прямо под огромным птичьим чучелом нарисовался высокий черный силуэт.
— Налет, Пантелей, — невозмутимо констатировала женщина, по-прежнему не сдвигаясь с места. — Жиганок и с «марухой» пожаловали.
Леонид мысленно восхитился «жиганком» («А молодой жульман, а жиган-жиганок гниет в каталажке…»), «маруха» же, не стерпев, махнула рукой:
— Пантелеймон Николаевич! Это я, Лариса, дочь Михаила Андреевича…
Черный силуэт неторопливо двинулся вперед.
— Забавно…
Старый большевик Пантелеймон Николаевич Летешинский принимал гостей в старом турецком халате, зато при галстуке. Очки в золотой оправе, маленькая бородка аккуратно подстрижена, на указательном пальце — серебряный перстень с тяжелым черным камнем.
Острый внимательный взгляд…
— Итак, маленькая девочка Лариса, которая успела как-то незаметно вырасти, и…
Пантёлкин едва удержался, чтобы не стать по стойке «смирно».
— …Нет, Хельги, молодой человек не из жиганов, глаза слишком умные. Был бы постарше, вполне бы сошел за «ивана» с тремя побегами. Лариса, я очень уважаю вашего батюшку, однако если вы здесь представляете ВЧК, то разговора не получится. Осознаю полезность этой организации, но не у себя дома. А если вы все же налетчица, рекомендую взять серебряные вилки, больше ничего ценного в квартире нет. Об архиве я, к счастью, побеспокоился.
— Я просмотрела вашу работу по Платону, — негромко проговорила Гондла. — Там эпиграф из Аристотеля: «Целью государства является благая жизнь.» Мы не из ОГПУ, Пантелеймон Николаевич, и нам действительно очень нужно с вами поговорить.
— «Целью государства является благая жизнь.», — негромко повторил Летешинский. — Хорошо! Если вас не смущает беседа с душевнобольным, то прошу!.. Хельги, побеспокойся, пожалуйста, насчет чая. Или молодые люди предпочитают неразбавленный спирт?
Часы-ходики за стеклом, книжный шкаф от потолка до пола, тяжелая бронзовая люстра… В отличие от коридора, комната, где обитал хозяин квартиры, выглядела на редкость обыденно. Леонид прикинул, что на стену, рядом с портретом Плеханова, стоило бы повесить ржавые кандалы с Акатуйской каторги, а в угол, вместо скучного комода, поставить перевернутую тачку. Пантелеймон Летешинский один стоил трех сибирских «иванов».
— Вы ошибаетесь, товарищи, — устало вздохнул старый большевик, откидываясь на спинку стула. — Не знаю, кто подал вам эту странную мысль, но у меня нет и не было никаких компрометирующих материалов на нынешнее руководство РКП(б). Если бы имелись, вашего покорного слугу не стали бы объявлять сумасшедшим, а просто убили, не глядя ни на какие заслуги. Поверьте, убивали и за меньшее.