Век
Шрифт:
Ник, Ник, Ник...
Она прислонилась к кафельной стенке душа, пустила горячий каскад воды.
Ее тело кипело от желания. Она съежилась от стыда, когда призналась себе, что ей хотелось мужчину. Не обязательно Ника, просто любого мужчину.
«О, Ник, — вопил ее мозг, — вернись скорее домой, ко мне, прежде чем я сойду с ума! Ты мне нужен, мой любимый. О Боже, как ты мне нужен! Приди скорее домой, ко мне, Ник... скорее...
Будь проклята эта дурацкая, поганая война!»
ГЛАВА 51
Переговоры между их адвокатами
В один из жарких воскресных дней июля она проводила утро в бассейне тети Барбары. Она макала Ника-младшего в воду, когда заметила, что ее тетка вышла из дома и направилась к бассейну. Ник смеялся и шлепал ручонками по воде, обдавая брызгами мать. Габриэлла смеялась.
— Ой, да ты настоящий задира, правда? — сказала она. — Гроза бассейнов. Я тебя проучу!
И она еще раз окунула его, вынула и поцеловала. Ему это очень нравилось.
— Габриэлла.
— А вы что, не будете купаться? — спросила она тетю Барбару, которой очень шли широкие брюки и блуза, сшитая Габриэллой. Барбара Дэвид была одной из лучших клиенток своей племянницы.
— Попозже, дорогая. Ты не выйдешь из бассейна? Мне кое-что надо тебе сказать.
Она все поняла — по лицу и по тону тетки. Она еще крепче прижала к себе голенького малыша, пока брела по воде к ступенькам бассейна, и вылезла.
— Мужайся, дорогой, — прошептала она в розовое ушко сына, но ее слова больше относились к ней самой. Она поцеловала Ника и опустила его на траву, где он сразу пополз за толстой малиновкой.
Она взглянула на свою тетю, которая сказала:
— Мы только что получили телеграмму.
— Это касается Ника? — тихонько спросила она.
— Да, и... я боюсь, не очень хорошие новости.
Она вытащила телеграмму из кармана и протянула ей. Габриэлла все еще была мокрой, но она взяла этот клочок бумаги и развернула его. «Мы с сожалением сообщаем вам...»
Она прочитала это дважды и села на стул у бассейна. Онемев, она машинально стала вытирать лицо. Она так долго и со страхом ждала этого момента, что он уже не воспринимался ею как реальность. Она отложила полотенце и снова посмотрела на тетю.
— Даже тело не сохранилось, — произнесла она в конце концов. — Его закопали в канаве...
— Я сочувствую тебе, моя дорогая, — сказала тетя. — Не знаю, что еще можно сказать, кроме того, что я сочувствую.
— О, тетя Барбара, — проговорила она, начиная плакать. — О Боже, о Ник, моя любовь...
Ее тетя опустилась возле нее на колени и обняла ее. Вся ее блузка намокла от воды, остававшейся на теле Габриэллы после купания.
— Это несправедливо, — рыдала она. — Всех, кого я люблю... Мамочку и
— Он умер героем...
— Думаешь, для меня это так важно? Нет, этого не может быть... Я горжусь им, но потерять его, Боже мой! У-мм! О Господи, Господи...
Барбара Дэвид видела, что сердце ее племянницы разрывается на части, и это разрывало ее собственное сердце.
Габриэлла была католичкой, хотя в последнее время и не очень ревностной, и поэтому теперь, потрясенная полученным известием, она чувствовала свою вину. Но Ник принадлежал к епископальной церкви, и его родители позвонили ей из Нью-Йорка, чтобы сообщить о своем намерении провести поминальную службу в их семейной церкви Святого Томаса на Пятой авеню. Ник венчался с Габриэллой в католической церкви, чем вызвал много пересудов и большое неудовольствие своих родителей. Поэтому теперь Габриэлла почувствовала, что у нее нет иного выбора, кроме как согласиться с просьбой его родителей. В конце концов, он принадлежал и им тоже, и к тому же они видели Ника-младшего только однажды. Так что она упаковала свой чемодан. Тетя Барбара предложила поехать с ней вместе, на что Габриэлла с радостью согласилась. Она полюбила тетку, как родную мать, и теперь, в этот самый трудный момент своей жизни, ей хотелось быть с нею. Она боялась остаться наедине со своим горем. Они взяли купе в салон-вагоне поезда «Супер-Чиф» до Чикаго, и пока комфортабельный поезд мчался через пустыни и пшеничные поля Запада и Среднего Запада, она пыталась обдумать свою жизнь и решить, как ей жить дальше без Ника.
— Я думаю, — сказала она тете, — что мне придется уехать из Лос-Анджелеса.
— Из-за того, что Эйб Фельдман ждет тебя в Нью-Йорке?
— Нет, я бы не стала переезжать ради него. Пошел он к черту. И не груз воспоминаний гнетет меня в Лос-Анджелесе. В конце концов, большую часть времени, что мы прожили с Ником, мы провели в Сан-Диего. Я просто думаю... Не знаю. Я всегда считала Нью-Йорк своим домом, несмотря на то что я почти всю жизнь провела цыганкой. И именно теперь, ну, я думаю, когда тебе действительно очень больно, хочется приползти домой и зализать свои раны.
— Я могу это понять, но надеюсь, что ты передумаешь. Моррис и я будем ужасно тосковать по тебе.
— Я тоже буду тосковать без вас. Ведь практически моя семья — это только вы... Не знаю. Как раз сейчас я в замешательстве.
— А что станется с твоим салоном?
Она пожала плечами:
— Я не знаю.
— Как обстоят дела с контрактом Эйба Фельдмана? Он ведь почти готов для подписания?
— Да, но я не уверена, что мне стоит вообще иметь с ним дело. Я даже не уверена в том, что буду продолжать работу модельера.
— О, дорогая, ты должна! Ты слишком талантлива, чтобы бросить это занятие. Помимо всего работа даст тебе материальную поддержку.
— Да, наверное. Кроме того, сейчас для меня ничто не имеет значения. Он был смыслом моей жизни. А теперь его нет.
Она неотрывно смотрела в окно, за которым поезд громыхал по переезду, где пожилая женщина за рулем пропыленного «форда» наблюдала проносящийся «Супер-Чиф». «Привет, старушка, — подумала Габриэлла, — была ли ты когда-нибудь молодой? Был ли у тебя когда-нибудь любимый? Теряла ли ты любимого когда-нибудь?»