Вексель судьбы. Книга 2
Шрифт:
Смирившись с неизбежным и даже обнаружив в нём определённый плюс - ведь меня теперь наверняка привезут в Москву, где я смогу всё объяснить и отыграться!- я не нашёл ничего лучше, как предложить Петрову сопроводить меня в гостиницу, чтобы забрать вещи и небольшой запас припасённой на “чёрный день” еды.
На это старший лейтенант госбезопасности буркнул, что у меня имеется время “сходить самому”. Я переспросил - и убедившись, что слышу именно то, что слышу, быстро и не прощаясь вышел вон.
Было ясно, что Петров даёт мне шанс, воспользовавшись неразберихой, избежать ареста. Возможно, моя симпатия к нему оказалась взаимной или же ему было известно что-то ещё, мне неведомое,-
Я ожидал неприятностей, вплоть до засады, однако всё обошлось. Быстро побросав вещи и остатки продуктов в саквояж и для порядка сказав администраторше, что “отбываю на несколько дней”, я выбежал из гостиницы, и по боковым улочкам, следующим параллельно московскому шоссе, стараясь держаться в сени начинающих обильно желтеть деревьев, быстрым шагом двинулся в юго-западном направлении.
Вскоре я понял, что угодил на территорию каких-то заводов, принял влево, пересёк шоссе, предварительно убедившись, что на расстоянии видимости с обеих сторон никого нет, и спустя некоторое время оказался на задворках пригородной деревени, спускающейся к Оке. Внешне деревня казалась вымершей, но тем не менее я решил для надёжности дождаться сумерек в заросли бурьяна. С приходом темноты, следуя вдоль берега, я набрёл на незапертый сарай, в котором хранились рыболовные снасти. Там и заночевал.
В понедельник я проснулся в шесть утра от грохота танков на шоссе - это в сторону фронта двигалось очередное наше пополнение. Мне было противно и мерзко осознавать, что продолжая всем сердцем переживать за Красную Армию и наш фронт, я в то же время теперь вынужден дожидаться, как спасения, прихода немцев, и лязг на том же шоссе немецких гусениц должен будет мне возвестить прекращение нынешних неудобств и реализацию намеченных планов. Причём планов эгоистичных, поскольку внутреннее оправдание, по которому всё, что я делаю, я намерен делать исключительно во благо СССР, в новых условиях срабатывало не вполне убедительно, и я становился предателем в собственных глазах.
Моей непростительной ошибкой была, как я вскоре осознал, готовность следовать тезису Первомайского о приемлемости предательства “на словах”. Видимо предательство - это такая вещь, при которой слова более чем быстро перетекают в реальную плоть поступков.
Под гнётом подобных мыслей не хотелось ничего, и два дня я пролежал в глубокой хандре на топчане из неструганных досок, накрывшись найденной здесь же задубевшей хламидой. Небольшой запас продуктов был у меня с собой, проблемой являлось лишь отсутствие воды. Пить из реки я психологически не был готов, поэтому весь понедельник протянул на прихваченной из гостиницы бутылке пива, а сегодняшним утром собирал росу с листьев и травы. Со стороны, наверное, меня можно было принять за какое-нибудь животное…
Ближе к концу дня мысли немного успокоились, и я сумел взяться за дневник.
24/IX-1941
Днём в среду я решил, что если буду по-прежнему продолжать собирать росу, то умру от обезвоживания. Нужен дождь, но на небе по-прежнему
Я понял, что мне придётся сходить в деревню в поисках колодца.
Выйдя из своего сарая и удалившись от него на достаточное расстояние, я неожиданно осознал, что я - последний трус, поскольку совершенно не готов подняться наверх к избам, где меня могут заметить и доложить куда следует. Но умирать от жажды мой организм тоже не желал.
Не помню как, но я оказался на берегу реки, по колено в воде, и низко согнувшись над прозрачным потоком, долго и жадно пил холодную речную воду. Вопреки сомнениям, она была свежей и чистой.
Решив проблему с водой, я смог решить и проблему голода (поскольку припасы закончились). Снаружи моего сарая, под карнизом с солнечной стороны, были вывешены несколько бечёвок с вяленной рыбой, которую теперь можно было употребить.
Одиночество и длительное копание внутри себя сделали меня провидцем: поедая эту рыбу, я совершенно чётко увидел, что её минувшим летом выловили и развесили здесь те, кого катастрофически внезапно, как повсюду в стране, с началом войны мобилизовали в армию. И вот теперь я, подлец, ждущий украдкой прихода гитлеровцев, поддерживаю свою жизнь за счёт нехитрых припасов тех, кто, возможно, больше никогда сюда не вернётся…
27/IX-1941
Если я не сбился со счёта, то прошло ровно две недели, как я покинул Москву. В течение первой недели я ощущал себя новоявленным демиургом и вершителем будущего, запросто заходя в кабинеты и требуя решения своих вопросов от людей, перед которым большинство трепещет и не в силах поднять головы. Но, видимо, я взялся за свою роль слишком рьяно, и поэтому теперь, вторую неделю, я, жалкий беглец, прячусь ото всех подряд в опустевшем предместье…
Начались сильные дожди, крыша сарая безнадёжно течёт, и к тому же стремительно начало холодать. Все попытки залатать течь кусками брезента и ржавым кровельным железом не дали ни малейшего результата. Судя по провисшим от тяжести воды тучам, в ближайшие дни сделается только хуже, и тогда мой заглушённый туберкулёз обязательно напомнит о себе. Как ни крути, придётся менять дислокацию и перебираться наверх, в деревню,- как бы ни было это рискованно.
30/IX-1941
Ego sit in rus [Я нахожусь в деревне (лат.)]. Всё обошлось, в избе пусть и сыро из-за невозможности топить печь - ибо дым демаскирует,- но зато не льёт с потолка, и под несколькими одеялами вполне можно согреться.
Как я здесь оказался - целое приключение. Пробираясь вчера огородами в поисках нового пристанища, я был взят на мушку и едва не получил заряд картечи от местного жучка-кулачка. Этим прозвищем я наградил за глаза своего благодетеля, когда мне удалось убедить его в моих мирных намерениях, уговорив опустить ружьё и оказать мне помощь.
Жучок-кулачок является местным кустарём и проживает один в достаточно просторной и отчасти хранящей следы былой зажиточности избе на отшибе. Видимо, он относится к тому типу людей, которые всегда недовольны существующими порядками, однако вместо открытой конфронтации предпочитают жить по принципу “моя хата с краю” - причём не только в переносном смысле, но и в самом что ни на есть прямом.
Мужичок - его зовут Фадеичем - хром на одну ногу, из-за инвалидности стяжал право не работать в колхозе и потому занимается, как сам говорит, “разными промыслами”. Сперва я думал, что источником его дохода служат рыбная ловля и заготовка грибов, которыми он в изобилии меня потчевал, однако вскоре стало ясно, что меня приютил настоящий народный художник.