Векша
Шрифт:
Твердый был на слово и на дело. Видит его тоску князь, отец жены, созывает мужей мудрейших со всей своей земли, совета у них спрашивает, как отогнать от княжича те муки-страдания.
Долго думали-гадали те мужи и наконец ответствовали князю: "Много мы знаем всяких недугов: и малых, и больших, и легких, и тяжелых, но сильнее и тяжелее недуга, чем тоска по родной стороне никто из нас не знает. Немало знаем мы и способов разных, чтобы недуги те одолеть, но способа такого, чтобы эту тоску одолеть, не ведаем. Слышали, где-то в горах высоких, в лесах дремучих живет кудесник столетний, который
Долго гоняли-искали княжьи люди, пока нашли того седого, как лунь, кудесника.
И молвил князю кудесник столетний: "Есть у меня зелье чудодейственное, одолевающее и лихорадку, и сглаз, и головокрут, и падоног... Но одолеет ли оно тоску человека по дому родному, того не знаю, потому что зелье это всесильно лишь против лихого недуга. Если же он, недуг тот, не от злых духов, а праведный или его и совсем нет, - зелье отравой становится..."
"Вари его поскорее!
– повелел сердито князь.
– Не видишь разве - княжич гибнет от тоски-недуга обманного? Нечего ему по той стороне тосковать, чужая, ненавистная она ему. У меня он нашел дом родной!"
Подчинился кудесник, сварил зелье и дал его выпить княжичу. Но не успел тот и чаши от губ отнять, как встрепенулся раз, будто гад какой-то его ужалил внезапно, в корчах и муках упал на землю и околел... Умолк пастух. Векша сидит - не шевельнется. До самого сердца дошло это повествование.
– А ты говоришь - забыть родную сторону, - заговорил немного погодя старик.- Добрый сын никогда не забудет мать-отчизну, и силы нет на свете такой, чтобы она переборола в нем тоску-печаль по ней. Недаром же говорится: разлученный с любимой плачет семь лет, разлученный с отчизной плачет всю жизнь.
– Да, это так, - кивнул Векша.- Лучше быть нищим дома, чем царем на чужбине, потому что чужой огонь холоднее льда...
Целую седмицу пробыл Векша у пастуха. Тот за ним, как за сыном своим, ходил, лечил, готовил в дорогу. Полную торбу харчей наложил. Свитку свою, ногавицы подарил, шапку высокую из овчины сшил, ходаки кожаные на ноги изготовил.
– Ну вылитый болгарин!
– смеялся радостно пастух, когда молодец во все это оделся.
А Векша, только раны стали подживать, помогал старику пасти отару, бурелом в лесу собирал на топливо, шалаш поправил. На восьмой день вывел его пастух чуть свет на луг, тропку извилистую показал:
– Вот так иди по ней до самого Дуная. Потом все берегом, берегом, до самого моря река тебя доведет. Возле моря город стоит. Селином зовется. В нем ваши гости, когда в Греччину и из Греччины плывут, всегда останавливаются. Может, тебе повезет, кто-нибудь из своих встретится. Но только не заговаривай с каждым встречным, среди наших тоже всякие есть: и хорошие, и плохие. Хоть ты и похож на болгарина, но речь твоя выдает, что ты чужестранец. Еще схватят, станут допытывать - кто ты, да откуда, куда путь держишь. А наш царь Петр (болгарский царь. Царствовал с 927 по 968 год. Был женат на внучке византийского императора Романа Лакапина) в дружбе с ромея-ми. Даже царицу себе взял из ромеек, царя Романа внучку. Лучше бедняков спрашивай, если что понадобится. Они тебя и накормят, и путь дальше укажут.
Поблагодарил
Хотел отдать ему те монеты греческие, что у него в поясе зашиты были, но пастух не взял, еще и обиделся:
– Спрячь, спрячь их, они тебе понадобятся. А мне, коли хочешь что-нибудь на память оставить, давай этот нож, - указал на меч, висевший у Векши на поясе.- Злые люди на разбой такое выдумали, а мне будет чем бревно расщеплять, чтобы огнем себя в стужу согреть. Тебе же он только повредит.
Отцепил Векша меч, протянул его доброму болгарину, поклонился в ноги и отправился в путь-дорогу.
Глава тринадцатая
НА ДНЕПР ЗА РЫБОЙ
Катит свои волны привольный Дунай по широкой долине. Как и на Днепре, вербы тут, осокори, яворы на берегу растут, левады, луга зеленые по обе стороны реки стелятся. Нет только на Дунае в земле болгарской ни порогов грозных, ни берегов крутых, гористых. Захочет он - в поле свернет, кус земли отхватит, пожелает - вдоль рощи зеленой проляжет, вербу пышную подмоет, на забаву с собой умыкнет.
Плывут по реке челны, ладьи, плоты - счету им нет. А еще больше прохожих-проезжих по дороге прибрежной: и днем и ночью курится она пылью от возов и скота, днем и ночью не утихает на ней гомон людской. И все то гомон понятный, как бы родной Векше.
Идет он и идет, спешит, земли под ногами не чует. Такая она ему легкая, эта дорога.
Кончились харчи, свернул к дому придорожному - купить что-нибудь поесть. Замахала на него руками, не взяла платы молодица за буханочку житного, еще и квасом напоила, ягод в шапку насыпала.
– Грех великий, - сказала, - со странника брать за харч.
Придет вечер, не хочет Векша людей тревожить, под кустом выспится, а с рассветом снова в путь.
Пришел в Селин. Город хоть и небольшой, но красивый. Подался Векша сразу же к причалу, надеясь гостей русских встретить. Судов много стояло, но своих ни одного не увидел.
Невеселые мысли начали приходить в голову: как же ему теперь море одолеть, до Днепра добраться? Может, попутчики какие встретятся - гребцом бы к ним напросился. Но как узнать - кто и куда плывет. Заговорил бы с кем-нибудь из горожан, так не знает, как и подступиться к ним.
Попал, блуждая, на торжище. Людей там, как и на киевском, - не пробиться. А скоморохов - что комарья! Ходит Векша между рядами, ко всему приглядывается, прислушивается. Глядь - в будочке, где хлеб продается, человек скучает, покупателей дожидается. Подошел, сторговал маленький каравай. Потом отважился, спросил:
– Не скажешь, добрый человек, где бы работу какую найти?
– А ты вон к тому обратись, если мошки не боишься, - показал на седобородого старика, окруженного гурьбой простоволосых голодранцев. Векша стал в сторонке, прислушался. Голодранцы требовали от старика платы за работу, а тот упирался. Больше всего наседал на него долговязый рябой мужик. Наконец старик сунул им что-то, и толпа отправилась в пивницу напротив.
Векша подошел, снял шапку, поклонился.
– Чего тебе?
– спросил сердито старик, тряхнув длинной, точно конская грива, бородой.