Векша

Комар Борис Афанасьевич

Даже сам царь словно чего-то побаивается. На люди редко выходит, в теремах его все время гвардейцы сторожат, целую ночь светильники в покоях горят, по темным углам и переходам служки с факелами шарят, не притаился ли там кто-нибудь с умыслом лихим. А что ни стражник возле царя, то выходец из другой земли, и держат их по отдельности, чтобы языка друг друга не знали, дружбы между собой не вели. По-гречески учат понимать одни только приказы. А как много у царя этой стражи! Видать, немало зла натворил, коль так боится...

Новая

служба, когда Векша привык к ней, была для него не тяжела, но и не мила. Угнетала она повсечасно. Но он все переносил, надеялся, что когда-нибудь, может, к царю прибудут и от киевского князя слы. Тогда поступит так, как Сынко когда-то поступил: упадет перед ними на колени, упросит, умолит вызволить его из неволи.

Но слов от князя Игоря все не слыхать и не слыхать, хотя прошло уже вон сколько времени.

На гостей уже не надеется. Может, они и снова приезжали (наверняка приезжали, видел, как однажды несли в царские хоромы связки мехов, - такие только на Руси бывают), да разве их встретишь за этими стенами - с тех пор, как он тут, еще ни разу со двора не выпустили.

Не вытерпел, спросил однажды будто невзначай старичка-варяга о слах и гостях русских.

– Забудь ты о них, не вспоминай больше, - недовольно ответил старичок.Не очень-то им тут рады... Это ваш Олег, победив Царьград, вынудил дань давать Руси и принимать ее гостей. Но Царьград не забыл про отплату за тот позор. И если своя рука коротка на месть, то другая за дары найдется... Направлял понемногу царь на гостей ваших печенегов, а теперь час настал и совсем от русичей избавиться...

– Избавиться?
– невольно вырвалось у Векши.

– Да, избавиться. На днях едет василевс Роман на границу болгарскую, дабы встретиться там с каганом печенежским и уговорить его, чтобы порвал мир с Игорем и всеми силами на Киев неожиданно ударил... Тебе же случай - будешь сопровождать царя, на землю ромейскую поглядишь...

Глава двенадцатая

БЕГСТВО

Еле держится Векша на коне. Не видит ни красивых городов ромейских, ни садов зеленых раздольных, не слышит звона церковного, восторженных возгласов людей, которые встречают с почетом царя, путь его колесницы золотой цветами устилают. Везет Векша смертный приговор отчизне своей да и себе заодно: ведь если поневолит Греччина с дикими печенегами край, люд родной, как его, Векшу, поневолили, то для чего тогда и жить.

Слово, единственное слово предостережения кинуть бы своим!.. Но где тому слову крылья взять, чтобы море, степи перелететь?!.

Диво дивное: с тех пор, как попал в полон, ни разу не видел Векша снов. А ведь сколько времени уже прошло! Второе лето мается на чужбине. А ему так хотелось хотя бы во сне побывать дома, увидеть своих, поговорить с ними. Но вот нынешней ночью сон к нему наконец все же пришел!

С вечера Векша долго вертелся, ворочался, голова гудела, тело ныло, как побитое,

и только к полуночи задремал.

...Слышит, кто-то тормошит его легонько, и над самым ухом шепчет знакомый, родной голос:

"Бежим, пока все спят!" Берет Яна Векшу за руку (ладонька у нее нежная, горячая), выводит из шатра. А там, на дворе, уже светает. Глянул на девушку - в веночке, с непокрытой головой, такая, какой была в пуще возле Олеговой могилы.

Вышли они на тропинку, чтобы в чащу свернуть, видят - на ветке старая больная ворона сидит. Медленно раскрывает глаза, каркает человеческим голосом:

"Пр-р-роданный, пр-р-роданный!.. Владар-р-р... камень твер-р-рдый... Пр-р-рикован..."

И вдруг, трепыхнув крылами, ворона превратилась в старичка-варяга. "Забудь ты о них! Брось эту деву-купаву! Вернись к светлейшему, боголюбивейшему василевсу!.." - стал уговаривать-велеть. "Кто это?.." - спрашивает Яна и робко жмется к Векше. Он ничего не отвечает, тянет девушку подальше от старичка. Пробежали немного, слышат: позади крик, шум. Оглянулись - за ними гонятся мавры, те, что на приеме у царя были, в длинных одеяниях и с накрученными на голове рушниками. И пешие, и на конях, и на тех чудищах горбатых, у которых шеи гусиные, а головы змеиные.

Бежать тяжело, кусты словно растаяли, и пустыня песчаная, раскаленная, бескрайняя протянулась перед ними. Но не останавливаются Яна и Векша, хоть и умываются потом, как водой, все бегут, бегут, держась за руки...

И вдруг пустыня превращается в травянистое поле, а мавры в печенегов. Свистят, улюлюкают, мечут с коней волосяные арканы.

Векше удалось увернуться от их петель, а вот Яна попалась. Тогда он, вспомнив, как спасал Путяту, бросился с секирой, каким-то чудом оказавшейся у него в руках, к Яне и перерубил петлю так же, как и тогда.

Яна бежит к Днепру, где должны быть русские суда, зовет с собой и Векшу, но он еще отбивается, сдерживает печенегов, чтобы дать ей возможность подальше убежать...

Вот она уже исчезла за прибрежным холмом, и сразу же оттуда, от Днепра, доносится тревожный зов рога...

И тут сон его оборвался. Векша раскрыл глаза, слышит: громко гудит ратная труба - будит царскую стражу.

Словно обеспамятел Векша, не помнит, как одевался, как седлал коня, как в дорогу тронулись - все стоит у него, перед глазами Яна и зовет с собой.

О, не зря она к нему во сне приходила! Сердцем, наверное, почуяла, что ему тяжко, стремилась вырвать его из беды...

А может, то сама Русь зовет его к себе, бежать велит? Но где те тропки, дороги, которые домой ведут?!.

Хотя бы туча та грозовая, что виднеется на окоеме, надвигалась побыстрее, ливнем ему голову затуманенную освежила, мысль какую-нибудь спасительную в ней пробудила!

Но проклята, видно, эта сторона, коли и туча небесная ее чурается, третий день на окоеме наливается-синеет, а с места не трогается.