Велесовы сыны
Шрифт:
Везде! На работе, дома, в обществе — мы принадлежим не себе, а окружающему нас миру! И только в те моменты, когда удается остаться с собою наедине, мы можем позволить показать себе истинное лицо. Да и то очень и очень ненадолго. Именно сейчас и наступило такое мгновение.
Сидя на дубовой скамье и покачиваясь из стороны в сторону, настоятель монастыря расслабился, отдыхая душой и телом. Его Высокопреподобие Франсуа де Готье всегда испытывал истинную эйфорию от погружения в свое прошлое. Воспоминания были самым дорогим из того, что ещё оставалось его личным сокровищем, которое он не
На самом деле мессир Франсуа де Готье — это маленький скандинав Хрольви Улиссон! Сирота, в одночасье потерявший дом, сестру и родителей. Где-то внутри аббат был и оставался именно этим мальчишкой, невзирая на все эти годы, прожитые под разными именами и обличиями.
Он помнил всё случившееся с ним тогда, до мельчайших подробностей. Не забывал настоятель и о судьбе сеньора Джельсомино, того самого, с кем впервые увидел Агату на крыльце гостиницы старого Гаспара. Глава монастыря не желал, чтобы этот сценарий повторился опять, но теперь уже непосредственно с его участием.
Всё имеет свое начало и свой конец! Альфу и омегу! Рассвет и закат! В жизни для всего есть время и место. Есть время разбрасывать камни и время собирать их.
Камни — это наши поступки. Сначала мы совершаем поступок, а затем получаем ответ на то, что мы сделали. Закон причинно-следственных связей в действии. Карма.
Причем это может произойти завтра, а может через десять или пятьдесят лет, но непременно произойдет. За всё приходится платить, хотим мы этого или нет. Карма.
Книга проповедника (Екклесиаст).
Всему свое время, и всякой вещи под небом; время рождаться и время умирать; время насаждать и время вырывать посаженное; время убивать и время врачевать; время разрушать и время строить; время плакать и время смеяться; время сетовать и время плясать; время разбрасывать камни и время собирать камни; время обнимать и время уклоняться от объятий.
Вечный круговорот вселенной и человека. Пришло время определиться с будущим и расставить все по своим местам. Но сначала, надо было решить, как поступить с мальчишками, ожидающими его в личных апартаментах! Что-то надо было решать и с отцом-экономом, и даже с леди Агатой! Она становилась неуправляемой, и это было крайне опасно!
Для непосвященных он был настоятелем старейшего во всей Франции монастыря Святого Бенедикта Нурсийского. А ещё, его высокопреподобием монсеньором Франсуа де Готье, почётным прелатом его святейшества — рыцарем и дворянином, не имеющим собственного феода, целиком и полностью посвятившим себя служению святой Католической церкви.
Для посвященных он являлся экзархом, то есть верховным жрецом друидов или людей дуба. Друиды повсеместно подвергались преследованиям и гонениям, поэтому вынуждены были скрываться, приспосабливаясь, чтобы выжить и уцелеть.
Изменяя свое истинное лицо и сущность, они меняли также и свое первоначальное имя. Сегодня многие знали их как омелитов. Омела всегда была для друидов священным растением.
Дуб символизировал у них верховное божество, поэтому все, что на нем росло, было для друида священным. Омелу, выросшую на дубе, можно было найти крайне редко. Но если ее все-таки находили, то снимали омелу, устроив
К этому месту приводили двух белых быков, впервые запряженных в ярмо. Затем жрец, одетый во все белое, взбирался на дерево и срезал ее золотым серпом. Причём серп обязательно должен быть золотым, если срезать ее железным или остальным, то она потеряет свои волшебные свойства. После этого жертвенных животных закалывали, вознося молитвы богу Эзусу, что-то вроде Зевса у древних греков.
Друиды верили, что омела, если приготовить из нее волшебный напиток, могла исцелять от любого яда. Паразитируя на могучем дубе и выживая за счет него, она была еще и ядовита для человека.
За счёт собственной ядовитости волшебный напиток из неё обладал защитными свойствами при любом отравлении. Друиды называли омелу «всеисцеляющая». Поэтому истинного друида отравить было крайне трудно, если вообще возможно.
Предыдущий экзарх умер внезапно, хотя ничего не предвещало ему скорого окончания жизненного пути. Здоровье и самочувствие у него были прекрасными, а планы на будущее — грандиозными. К тому же, по-видимому, он считал, что без него всё просто развалится и исчезнет.
Однако баронесса Мюррей считала по-своему, а медлить она никогда не умела и не считала нужным придерживаться каких-либо ограничений. В результате сеньор Джельсомино скоропостижно скончался вопреки всем своим планам и замечательно бодрому самочувствию. Наверное, он всё же не был настоящим друидом.
Так маленький Хрольви Улиссон стал преемником большого сеньора Джельсомино. Но сегодня внутренний голос подсказывал, что и его время уже пришло. Медлить было больше нельзя. Иначе в монастыре вскоре вновь мог появиться молодой настоятель. Также, Люди Дуба могли бы познакомиться с новым, молодым и красивым экзархом.
Кого Агата выбрала на эту роль в этот раз, он не знал, но, кажется, для неё это было не столь уж принципиально. Видимо, Хуго был главным кандидатом на его место и в монастыре, и в постели. Но тут уже ничего не поделаешь, сейчас Хуго лежит в канаве кишками наружу. Сегодня Провидение было на его стороне! А ведь он даже не догадывался обо всём этом ещё вчера.
Монастырь беспробудно спал мертвым сном. Ничего не нарушало тишины и спокойствия, воцарившихся здесь незадолго до восхода дневного светила. Полное одиночество навевало то приятное состояние, при котором всегда возникали дорогие его сердцу видения.
Они появлялись в голове словно черно-белые рисунки на пергаментных листах старого фолианта телячьей кожи. Именно такой, толщиной с лодыжку толстого монаха, и прятала у себя в будуаре леди Агата. Но не всё виделось настоятелю в черно-белых тонах.
Сны, которые приходили к аббату почти каждую ночь, были исключительно яркими и цветными. Красочные, объемные, удивительно реальные, но почему-то всегда немые. Персонажи, появляющиеся в его снах, бегали, прыгали, нападали и защищались, но не произносили ни единого слова. Причем ни родители, ни его сестра в эти сны не заглядывали. Так было всё время, сколько он себя помнил. С того самого момента, когда их дом сгорел, а сестры и родителей у него не стало. И по сию пору, ничего собственно не поменялось.