Величие и падение Рима. Том 1. Создание империи
Шрифт:
Помпей сделался весьма популярным во всей Италии, потому что одержал над ним несколько побед, хотя и маловажных. В то же время ослабел реакционный дух в богатых классах и даже среди знати.
Социальная война, кассация долгов, проскрипции уходили в область прошлого. Стали убеждаться, что страхи перед новой революцией были очень преувеличены. В особенности убедились, что эмансипация Италии, эта реформа, так пугавшая в продолжение пятидесяти лет консервативные классы, совершилась без всякой потрясающей катастрофы. Хотя число избирателей увеличилось и достигло почти девятисот тысяч, небольшая олигархия живших в Риме избирателей, которая своими протестами против расширения избирательного права вызвала такой ужасный кризис, осталась, как и ранее, во главе государства и империи. Так как комиции происходили в Риме ежегодно, избиратели, жившие в разных частях Италии, не могли совершать несколько раз в год длинные путешествия в Рим. Они могли бы пользоваться своими правами только при наличности реформы, уничтожавшей древнюю централизацию политических функций в Риме. Но триумф реакций и террор Суллы успокоили эту агитацию, и скоро другие занятия сделали безразличным для большинства пользование правами, за завоевание которых было пролито столько крови. Право гражданства некогда выставлялось как средство от всех зол, и партии поочередно выдвигали этот вопрос, чтобы возбудить массы. Но теперь, когда выгодные и счастливые предприятия сделались более частыми, средний класс предпочитал эмигрировать, заниматься своими делами и зарабатывать деньги. К чему терять свое время в политической борьбе, где для большинства трудно преследовать определенную
В Риме средний класс, столь сильный в италийских городах, не имел почти никакого значения. Большинство избирателей состояло там из бедных граждан, свободных или вольноотпущенников, состоявших на службе у богатых классов и находивших себе заработок в общественных работах; они делаются каменщиками, ткачами, торговцами цветами, извозчиками, каменотесами и поступают на службу к богатым фамилиям в качестве клиентов. Богатым классам, благодаря их сплоченности, легко было властвовать над этой нищей чернью и заставлять ее вотировать за своих кандидатов. Таким образом, человек богатой или знатной фамилии, имевший связи в аристократии и во всадническом мире, был уверен в удаче на выборах и боялся соперничества лишь людей своего класса. Эта большая олигархия знатных и богатых фамилий, сенаторов и всадников, живших в Риме и связанных между собою узами дружбы и родства, распоряжалась государственными должностями, т. е. управлением республики и империи; эту привилегию предоставил ей средний класс, занятый своими предприятиями. Замечая, что могущество ее нисколько не уменьшилось от действия революции, многие из ее членов — особенно молодые — осмеливались признаваться, что аристократический строй, введенный Суллой, не отвечает более потребностям эпохи.
Реакция чрезмерно возбудила римский аристократический дух во многих знатных фамилиях. Снова увидали, что знатные живут замкнуто, избегая, насколько возможно, соприкосновения с другими классами, даже с всадниками, действуя и говоря, как будто бы все италики были еще только подданными Рима. Но логика событий была сильнее всех этих обстоятельств. Предусмотрительные люди понимали, что, когда прошел страх перед реакцией, знать не может господствовать над римскими избирателями без поддержки богатых всадников. А всадники, задетые за живое этим возрождением аристократического духа и лишенные Суллой многих из своих привилегий, вовсе не были склонны без конца поддерживать новый строй.
Появлялась необходимость некоторых уступок с этой стороны. Кроме того, если средний италийский класс мало пользовался своим правом голоса, то он все же приобрел, благодаря междоусобной войне, право не быть рассматриваемым более как подчиненная партия. Этот ужасный кризис произвел свое действие на все умы. Рассудительные люди всех партий признавали, что нельзя более пренебрегать мнением Италии, поставлявшей республике почти всех ее солдат и низших офицеров-центурионов. Наконец, средний класс Италии не имел более к римской знати прежнего почтения, смешанного со страхом. И если он был сторонником закона и ненавидел революцию, то еще более он ненавидел правительство, основанное Суллой.
Таким образом, в то время как Цезарь учился в Родосе, недовольство против правящей партии распространялось повсюду в Италии и охватывало все классы. Это правительство котерии, этот режим беспорядка и подкупа, позор которого увеличивали страшные воспоминания реакции, отталкивал от себя все большее число лиц, даже среди знати и в самой котерии. Злоупотребления правителей, подкупность сенаторских судов, ненавистные интриги при выборах, legationes liberae, т. е. привилегия, предоставленная сенатом своим членам, — путешествовать даром даже по своим частным делам, получая бесплатно от провинций квартиру и средства передвижения для себя и своей свиты, — возбуждали всеобщее недовольство. Ошибки и лень этой шайки, дрожавшей от страха и разделенной ненавистью, соперничеством и завистью, до крайности раздражали общественное мнение. Постыдным образом пренебрегали общественными интересами, даже самыми существенными; позволяли Митридату готовиться к расплате, пиратам захватывать римских граждан, а Серторию все время торжествовать в Испании. Сенаторы, которые не были в состоянии помешать отправлению Помпея, завидовали почестям, выпавшим на долю молодого человека, и старались помешать ему выполнить свое предприятие, не допуская сенат ассигновывать нужные средства. Помпей был принужден тратить свои деньги на солдат и приготовления. [326]
326
Plut. Pomp., 20.
Италия, ему доверявшая, требовала решительной политики, а сенат дремал. В последние годы он совсем не подавал признака жизни по отношению к врагам Рима, если не считать небольшой экспедиции во Фракию проконсула Македонии Аппия Клавдия, войны с дарданцами Гая Скрибония, дошедшего до Дуная, и завоевания Салон, окончившего небольшую войну в Далмации. Благодаря обилию скандалов и по мере исчезновения страха перед реакцией память Суллы делалась ненавистной. Во всех классах, даже среди знати, снова начинали удивляться Марию, победителю кимвров, реорганизовавшему армию и являвшемуся символом победоносной демократии. [327] Все более негодовали на корыстолюбие, несправедливость, подкупность большинства правящей котерии, особенно же на лицеприятие и продажность сенаторских судов. Сожалели о прежней свободе слова. Забывая вины народных трибунов, вспоминали только их обвинения, приводившие в страх могущественных злодеев. [328] Всякий год какой-нибудь наиболее смелый трибун, как Луций Сициний в 76 г. или Квинт Опимий в 75 г., нападал на конституцию Суллы, возбуждая особенную ненависть и презрение народа к аристократическим трибуналам. [329] В 75 г. консул Гай Аврелий Котта, дядя Цезаря, пытался даже заставить уничтожить распоряжение Суллы, по которому народный трибун не мог быть избран ни на какую другую должность. [330]
327
Napoleon III. J. С, I, 282. См.: Dio Cass., XXXVI, 32 (речь Катулла) и Cicero in Verr. A., II, III, 35, 81; pro Rabirio pera., X, 29.
328
Cicero in Verr. A., I, XV, 44; Pro Cluent, XXVIII, 77.
329
Lange. R. A., III, 175.
330
Drumann. G. R., IV, 385.
Результаты этого всего яснее сказались в области иностранной политики, в которой произошла решительная перемена в те годы, когда Цезарь жил в Родосе. В конце 75 или в начале 74 г. [331] умер маленький вифинский деспот, оставив в наследство римлянам свое царство и своих подданных. Это было второе наследство, в течение немногих лет полученное римским сенатом, но наследство еще более тяжелое, чем Египет, потому что должно было повлечь за собой войну с Митридатом. Понтийский царь не мог позволить римлянам занять Вифинию, не теряя весь свой престиж на Востоке. Как следовало поступить робкому и инертному римскому сенату, несколько лет тому назад отказавшемуся от Египта? Сначала действительно казалось, что сенат склонен отказаться от Вифинии. Но на этот раз вмешалось общественное мнение. Вифиния, где италийские финансисты уже начали производить свои операции во время царствования Никомеда, [332] обладала обширными угодьями полей, рыбных прудов, рудников, [333] которые в случае присоединения
331
См. Приложение Б.
332
Sueton. Caes., 49.
333
Cicero. De lege agr., II, XV, 40; II, XIX, 50.
334
Ibid., И, XV, 40.
335
Plut. Luc, 5.
336
Cicero. De lege agr., II, XIX, 50.— Вероятно, об этом обществе упоминает Цицерон и позднее (F., XIII, 9).
Консулом этого года был Луций Лициний Лукулл, человек из фамилии столь же знаменитой, сколь и имевшей дурную репутацию.
Существовало подозрение, что его отец допустил подкупить себя в 102 г. рабам, восставшим в Сицилии. Его мать, сестру Метелла Нумидийского, обвиняли в очень распутной жизни. Его дед в бытность свою консулом замешан был в краже статуй, а его прадед в бытность эдилом обвинен был в преступлении по должности. [337] Возможно, однако, что все эти обвинения отчасти были вымыслами или, по крайней мере, преувеличениями, обязанными своим возникновением страшной ненависти, свирепствовавшей во время революции. Как бы то ни было, достоверно, что эта фамилия, несмотря на свою знатность, была бедной и что Луций, так же как и его младший брат Марк, получив очень тщательное литературное воспитание, вырос в скромном жилище, с простыми привычками, среди великих воспоминаний прошлого. Он был охвачен кастовой гордостью и преисполнен консервативными принципами старой римской знати. В юности Луций был свидетелем жестокой борьбы, подготовившей революцию. И несмотря на свой страстный эллинизм в политике он принадлежал, как лучшая часть бедной знати, к партии Рутилия Руфа, сопротивлявшейся всем новым социальным силам, демагогии и капитализму. Образованный, деятельный, решительный, он был одним из немногих знатных людей, участвовавших в междоусобной войне. Он отличился как офицер Суллы в восточной войне; он энергично боролся с революцией и, несмотря на свою бедность, не участвовал в грабеже имуществ побежденных. Он женился на бесприданнице, но из очень аристократической фамилии, Клодии, дочери Аппия Клавдия, консула 79 г., в 77 г. после междоусобной войны получившего претуру, а в 76 г. с честью управлявшего Африкой. [338] В сущности, он был одним из тех, которые с искренностью представляли, среди стольких авантюристов и преступников, единственно достойное уважения в основанном Суллой правительстве: чистую аристократическую традицию древних времен, восстановленную в чести с такими незначительными результатами. Честолюбивый, умный, честный, но гордый, страстный, грубый в своих действиях, недостаточно хитрый и опытный в притворстве и интригах, он до сих пор был горячо предан принципам Рутилия Руфа. Он сильно противился попыткам опрокинуть сул-ланскую конституцию и между тем сурово и беспощадно обходился с наиболее испорченной частью правительственной котерии, нищей и порочной знатью авантюристов. Он имел сильные столкновения с народным трибуном этого года Луцием Квинтом и одним из наиболее порочных и могущественных людей котерии Публием Цетегом. Последний, сперва сторонник, потом перебежчик из партии Мария, обогатился проскрипциями и, тайно ненавистный всем, был окружен явными знаками почета и ужасом, как это всегда бывает во время реакции с могущественными злодеями. [339] Этой политикой Лукулл естественно навлек на себя ненависть всех партий.
337
Drumann. G. R., IV, 119–120.
338
Ibid., IV, 123–124.
339
Plut. Luc, 5. См.: Drumann. G. R., II, 557.
Как только в Риме поднялся вопрос о вероятной войне с Митридатом, Лукулл решил, что никто более его не имеет прав быть назначенным для ее ведения, ибо он уже сражался против Митридата под начальством Суллы и основательно знал восточные дела. Но, к несчастью, при распределении провинций ему уже досталась цизальпинская Галлия, и конкурентов на командование было очень много. Кроме его товарища Котты его конкурентом был Марк Антоний, сын великого оратора, претор предшествующего года, и, быть может, также Помпей, который находился в Испании и, раздраженный тем, что сенат не давал ему средств на продолжение войны, угрожал прийти в Рим со своими легионами. [340] В это время умер правитель Киликии Луций Октавий, и Лукулл задумал переменить Галлию на Киликию, правитель которой, конечно, получил бы поручение вторгнуться в Понт через Каппадокию. [341] Действительно, все в Риме представляли, что войну будет легко перенести на неприятельскую территорию и таким образом разрушить это царство. Но эта мена провинций была делом нелегким. Лукулл имел в политическом мире гораздо больше врагов, нежели друзей. Возбуждение в Риме было велико. Все чувствовали, что эта война кладет конец прежней боязливой и отрицательной политике. Людей с честолюбивыми планами было много. Лукулл понял, что настал решительный момент для его будущности, а может быть, и для будущности всей его партии, и на этот раз честолюбие оказалось сильнее его аристократической гордости. К великому изумлению всех, он начал вести интриги с жаром и находчивостью, на которые никто не считал его способным.
340
Plut. Pomp., 20.
341
Plut. Luc, 6.
В италийском обществе женщины, как это всегда бывает, сохраняли больше мужчин прежние нравы, идеи и чувства. Многие из них в знатных фамилиях вели, подобно матери Цезаря, простой и честный образ жизни, сохраняя до сих пор то примитивное латинское произношение, которое мужчины уже утратили в тавернах, на перекрестках, на форуме, среди болтовни космополитических подонков, стекавшихся в Рим. Но уже появлялись развращенность и испорченность, которые производит в женском мире торговая цивилизация, богатая, образованная и сладострастная. Встречалась уже продажность женщин высших классов, заставлявших богатых мужчин оплачивать свою роскошь, господство умных и испорченных женщин над мужчинами, ослабевшими от наслаждений и расположенными скорее ценить в женщине забавный порок, чем скучную добродетель; погоня за приданым и тирания богатой женщины над своим нищим супругом; встречается и феминизм, т. е. стремление женщин жить подобно мужчинам, заниматься науками, спекуляциями, ездить верхом, играть, участвовать в политике. Между женщинами, являвшимися в Риме представительницами «новой женщины», была любовница Цетега, некая Прения, умная, испорченная, ловкая, располагавшая благодаря своим знаменитым любовникам, а особенно Цетегу, большим влиянием. Лукулл, так же как Антоний, а вероятно, и другие конкуренты, снизошел до ухаживания за ней. Он посылал ей подарки, говорил комплименты и просьбы. Таким путем он заключил мир с Квинтием и щедро оплатил его. [342] Преция была тронута посещениями этого человека, самого гордого из всех римских аристократов; она помирила с ним Цетега. Остальное было уже легко уладить.
342
Ibid.