Величие и падение Рима. Том 1. Создание империи
Шрифт:
Цицерон не был человеком дела; [531] ему недоставало двух страстей, которые толкают людей навстречу опасностям в великой социальной борьбе: любви к деньгам и стремления к власти. Это был первоклассный артист, несравненный писатель с тонкой чувствительностью, с живым воображением, с гибким и сильным умом, высшим честолюбием, для которого было важно не собирать богатства или начальствовать над себе подобными, но вызывать удивление. Кроме этих великих умственных качеств и этого честолюбия он, скорее, воспроизводил те отрицательные черты, которые долгая покорность запечатлела в средней италийской буржуазии, откуда он вышел, т. е. дух бережливости и благоразумия, немного робкое презрение к пышности, суровость в частной жизни, семейные чувства, робость, немного униженное почтение к знатности и богатству. Общественная жизнь его времени, с ее насилием и ложью, ее ненавистями и изменами, с тем оппортунизмом, цинизмом, распущенностью и вкусом к выставке напоказ и удовольствиями, характеризовавшими тогда всех более или менее видных политиков, с этими партиями, которые вместо защиты принципов служили частным интересам, возбуждала в нем отвращение. Он настолько, однако, ее хорошо понимал, что если довольствовался до сих пор тем, что был великим оратором и самым знаменитым адвокатом Рима и не искал общественных должностей, то лишь потому, что мог без борьбы получить это. [532]
531
Boissier. Ciceron et ses amis, 38.
532
Boissier. Ciceroni et ses amis, 44.
Консульство, по расчетам Цицерона, должно было быть продолжением этого мирного пользования великими общественными почестями и как бы наградой за его литературные заслуги. Принимая поддержку консерваторов, он нисколько не хотел скомпрометировать свою популярность. Он хотел и в качестве консула сохранить свое привилегированное место в общественном уважении, стоя вне партий. К несчастью, аграрный закон был крупным затруднением для такой политики. Возможно ли удовлетворить всех, принимая наиболее примирительное положение? Полагаясь на свое влияние, Цицерон не отчаивался в успехе. Он обратился к трибунам и говорил им, что он также желает сделать что-нибудь полезное народу, что они могут согласно работать. Но, к своему великому изумлению, он встретил очень плохой прием. Не без некоторой доли иронии трибуны отказались сообщить ему что-нибудь по поводу аграрного закона и объявили ему, что не нуждаются в его помощи. [533] Получив такой отказ, Цицерон должен был, чтобы познакомиться с проектом, ожидать конца декабря, когда Рулл прочитал его народу. Закон был сложнее и революционнее всех предшествовавших и содержал много положений, встревоживших консерваторов и богачей, особенно благодаря их двусмысленности. Он устанавливал род экономической диктатуры из десяти комиссаров, избранных на пять лет семнадцатью трибами с чрезвычайной властью и изъятых от вмешательства трибунов. Эти комиссары могли продавать в Италии и вне ее все имения, попавшие в общественные земли в 88 г. или позднее и продажу которых сенат решил в 81 г. Они могли также составлять инвентарь добычи генералов, за исключением Помпея, принуждая их возвращать захваченное, и на деньги, полученные от этих продаж и потребованные от генералов, покупать земли в Италии и распределять их среди бедняков. [534]
533
Cicero. De lege agr., II, 5.
534
Drumann. G. R., Ili, 148, 149.
Цицерон тотчас угадал, что Рулл выступает в этом деле как подставное лицо Красса и Цезаря. [535] И он был прав, ибо трудно было допустить, когда вся деятельность народной партии направлялась ими, чтобы неведомый трибун имел смелость предложить такой революционный закон без поддержки обоих вождей. Кроме того, не видно, с какой целью трибуны предложили бы закон по собственному почину. Напротив, вероятно, что Красс и Цезарь преследовали двойную цель: принудить Цицерона скомпрометировать свою популярность и снова поднять под другой формой вопрос о Египте. [536] Б, удучи избраны децемвирами, Цезарь и Красс могли утверждать, что между имениями, сделавшимися общественной собственностью после 88 г., было также имущество Птолемеев, оставленное по наследству вместе с Египтом в 81 г. Александром II, и заставить объявить войну Египту, чтобы вступить во владение этим имуществом, пользуясь для подкупа огромными средствами, предоставленными по аграрному закону децемвирам. Народ, надеялись, будет благосклонен к завоеванию, как только узнает, что прибыль должна пойти на покупку ему земли.
535
Ср.: Cicero. De lege agr., I, I, 1; I, V, 16; II, XVII, 44; II, XVII, 46.
536
Цицерон говорит это очень ясно: I, I, 1; II, XVI, 41; II, XVII, 44.
Допустив это, возможно объяснить, что Красс и Цезарь заставили предложить закон народных трибунов, вместо того чтобы открыто объявить себя его авторами. Такой революционный закон слишком затрагивал щепетильность и нарушал слишком много интересов. Он одновременно беспокоил: консерваторов, страшившихся в децемвирате рода скрытой диктатуры народных вождей; генералов, обогатившихся в недавних войнах; откупщиков, взявших на откуп общественные земли Вифинии и Понта, подлежавших продаже; всех тех, кто получил наибольшую выгоду от завоеваний Лукулла и Помпея и кого хотели ограбить в пользу жалкой черни. Успех борьбы, необходимой для утверждения такого закона, должен был казаться таким сомнительным, что ни Красс, ни Цезарь не хотели ставить под ним свое имя и свою репутацию. Действительно, консерваторы и богачи не замедлили с жаром начать действовать против закона. Преувеличивали его революционное значение. Утверждали, что он повлечет общую ликвидацию государственной собственности, потому что децемвиры могут счесть ею все общественные земли Греции и Азии под предлогом, что эти провинции были завоеваны Суллой после 88 г. [537] Старались испугать тех, кто покупал имения осужденных Суллой, убеждая их, что закон приложим и к их собственности. Разве не предложил трибун вместе с законом уничтожить и гражданские ограничения, которые Сулла наложил на сыновей осужденных? [538] Цицерон, несмотря на свое желание вызвать всеобщую любовь, должен был решиться защищать интересы своих друзей, всадников, и дело консерваторов.
537
Cicero. De lege agr., I, XI, 5; II, XV, 39.
538
Ibid., II, IV, 10.
Это было первое большое дело его консульства, и оно блестяще удалось ему. Красс и Цезарь жестоко обманулись, думая, что такой важный и революционный закон с надеждой на успех может быть предложен подставными лицами, незнатными и неспособными трибунами, не имевшими ни влиятельности, ни могущества, ни ума, необходимого для уничтожения стольких интриг. Консерваторы, всадники, генералы, разбогатевшие от грабежа, действовали энергично. Трибуны не умели ни разрушить их интриг, ни возбудить остававшийся спокойным народ. Цезарь и Красс, не осмелившись броситься в открытую борьбу, подготовили только блестящий успех Цицерону. Последний побудил народ отвергнуть закон двумя своими речами с очень демократическим оттенком, в которых он объявлял о своем желании быть популярным консулом [539] и выступил как большой почитатель Гракхов и их аграрных законов, которые действительно добивались блага народа. [540] Он утверждал, что противится закону Рулла только потому, что закон противоречит народным
539
Cicero. De. lege, arg., II, IV, 9.
540
Ibid., II, V, 10.
541
Ibid., IV, 10.
Цезарь и Красс испытали другой удар. Демократическая агитация решительно не имела успеха. Однако они еще не хотели признать себя побежденными. Они подняли другие вопросы, чтобы разжечь демагогические страсти и поставить Цицерона в затруднительное положение. Почти все народные трибуны продолжали вносить друг за другом революционные предложения. Один трибун требовал не более как полной кассации долгов, другой желал оправдания заговорщиков 66 г., Публия Автрония и Публия Суллы. [542] Но никто не принимал это серьезно, и все предложения падали в небытие. Однако среди этих маневров и этих выдумок раздражение консерваторов возрастало вместе с беспокойством всех классов. [543]
542
Dio, XXXVII, 25; Unge. R. A., III, 230.
543
Cicero. De. lege agr., I, VIII, 23; II, III, 8.
Обеспокоенные капиталисты колебались давать много в долг. Деньги, редкие и в обыкновенное время, становились все реже, а это было большой опасностью для большинства должников. По очень суровому ипотечному праву, бывшему тогда в употреблении, если при наступлении срока должник не платил, то кредитор захватывал заложенную собственность, даже если она в два или три раза превышала сумму долга. Много людей, которые не могли более найти денег взаймы для уплаты процентов или капитала, принуждены были продавать по страшно низкой цене свои земли, дома, драгоценности и произведения искусств. Это вызывало вообще быстрое понижение цен, от которого страдали более или менее все, даже богачи-сенаторы, не имевшие более возможности прибегнуть к крупному кредиту, необходимому для сложного управления своих обширных наследственных поместий. [544] Очень сильное раздражение господствовало не только среди политиков консервативной партии, но во всем богатом классе. Виновными во всех этих затруднениях объявляли трибунов.
544
См. относительно этого финансового кризиса интересное место Валерия Максима (IV, VII, 3). Хотя кризис разразился в момент заговора Катилины, т. е. в следующем году, все же, вероятно, он начался ранее.
И если с почтением относились к Крассу, который был слишком богат, слишком могуществен, слишком опасен, то вовсе не щадили Цезаря, бедного, обесславленного, обремененного долгами и не имевшего могущественных родственников. Действительно вероятно, что аристократические родственники, которых он имел с жениной стороны, уже мало-помалу стали оставлять его; что же касается его собственной семьи, то она продолжала входить в союзы с выскочками, чтобы поправить свое состояние, поколебленное расточительностью Цезаря. Недавно одна из его племянниц вышла замуж за некоего Гая Октавия, сына очень богатого ростовщика из Веллитр, который с помощью денег своего отца старался приобрести себе друзей в высшем обществе и готовился к политической карьере. Поэтому легко было щадить Красса и направлять все удары на Цезаря; разве Красс не платил ему за то, чтобы он получал их двойную порцию?
Вероятно, тогда и начала впервые образовываться цезарианская легенда, которая, преувеличивая недостатки Цезаря, делала из него представителя всех новых пороков торговой эпохи, символ всего того в новых нравах, что наиболее шокировало старую латинскую совесть. Конечно, он имел долги, но в беседах консерваторов их раздували до сказочных цифр. Говорили о миллионах. [545] Цезарь быстро понял, какой огромной властью располагали женщины его времени в своих семьях; [546] и он ухаживал за ними, старался иметь друзьями жен всех вождей народной партии: Красса, Помпея, Габиния. Он часто посещал дом Сервилии, вдовы Марка Юния Брута, погибшего в революцию 78 г., и сестры Катона, женщины очень образованной и влиятельной, вышедшей второй раз замуж за Децима Юния Силана. Однако ни одна из этих женщин, за исключением Муции, жены Помпея, не была его любовницей. [547] Как бы то ни было, после легенды о долгах консерваторы создали легенду о любовных похождениях Цезаря и обвиняли его, что он одновременно был любовником Сервилии, жены Помпея, жены Красса и жены Габиния, короче говоря, жен всех вождей народной партии. Его отношения к Муции были в особенности предметом горьких насмешек. Теперь понимали, почему Цезарь с таким жаром поддерживал законы Габиния и Манилия. Дело шло для него просто в том, чтобы услать подальше мужа прекрасной Муции! В общем, Цезарь сделался в глазах консерваторов воплощением всех новых гадостей, молодым кутилой, поддерживаемым женщинами, бесчестным авантюристом, который ради уплаты своих долгов, удовлетворения своего честолюлия и своей жажды богатств был готов на все, даже на ниспровержение республики. Эта безмерно преувеличенная легенда мало-помалу заставила Цезаря превратить некоторые из приписываемых ему пороков в настоящие революционные силы своей эпохи.
545
Плутарх (Caes. 5) говорит, что, по рассказам, Цезарь имел 1300 талантов долга еще до начала своей политической карьеры. Сумма эта так велика, что нельзя давать веры этому утверждению, для которого, впрочем, сам Плутарх не приводит никаких оснований. Оно является частю цезарианской легенды, созданной консерваторами.
546
Ciccotti. P. V., 20 сл.
547
Suet. Caes., 50. — Все эти любовные интриги он должен был иметь именно в эту эпоху, до отъезда в Галлию; но четыре сразу кажется немного преувеличенным даже для Цезаря. Все же по некоторым основаниям, как мы увидим далее, представляется вероятным, что он был любовником жены Помпея.
Атакованный таким образом, Цезарь принужден был защищаться. Опасность была серьезной, ибо, если бы во время этой агитации разразились беспорядки, если бы от сената добились декрета о введении осадного положения, он мог бы погибнуть, как Гракхи и Сатурнин. Эти кровавые наказания вождей демократической партии должны были сильно беспокоить тех, кто наследовал их роль и их популярность. Со своей быстрой сообразительностью, со своей необычайной ясностью суждения и своей энергией Цезарь понимал, что лучшим средством для защиты было устрашить своих противников каким-нибудь смелым демократическим предложением, нападая на них более не на почве великих экономических реформ, как аграрный закон, но на менее опасной почве политических вопросов, по которой было легче вести римский простой народ, невежественный, недовольный и полный ненависти к знати. Ему, действительно, удалось поднять один очень курьезный политический вопрос.