Величие и печаль мадемуазель Коко
Шрифт:
— Он ничего не узнает, — убедительно заверила меня Шанель. — Я буду имитировать беременность… Ты скроешься на другой половине дома… А потом, когда твое время придет… Я рожу ребенка.
— Вот почему в спальнях рожавших королев присутствовали все придворные.
— В самом деле? Но зачем? — изумилась Шанель.
— А затем. — Я поискала глазами пепельницу, не нашла ее, и стряхнула пепел прямо на паркет, зная, что мать этого терпеть не может. — Затем, чтобы исключить риск подмены наследника.
— Какой варварский обычай! Ты не придумала это, Вороненок?
В ответ я перевернула книгу корешком вниз, нашла нужную страницу и с удовольствием прочитала:
— «Когда Королева-Вдова пришла в комнату,
Я наслаждалась выражением лица Шанель. Не так часто мне удавалось загнать ее в угол.
— Но сейчас, надеюсь, это не так? — пролепетала она.
— Не так. И потом, ребенок все же будет не королем. А всего лишь герцогом, хоть и в родстве с королевской фамилией. Но сомневаюсь, чтобы мистификация удалась. Да и потом, как вы думаете дать мне ребенка от герцога? Или… или он будет вовсе не от герцога!
— Нет, так нельзя, — быстро прикинув что-то, сообщила эта невероятная женщина. — Фамильные черты слишком яркие. Но, к счастью, Вендор большой женолюб. Тебе ничего не стоило бы соблазнить его, и…
— Вон, — сказала я.
— Что? — удивилась Шанель.
— Вон отсюда.
Она встала с кровати.
— Не забывайте, мадемуазель, что вы гостите в моем доме!
И ушла — с достоинством, но все же обескураженная. Я ткнула в ящик ночного столика окурок и заплакала. Меня мучила мысль — почему моя мать не может быть мне матерью? Почему я не могу быть для нее подругой? Никакая мать не предложила бы такого своей дочери. А если на моем месте оказалась бы другая девушка, она, быть может, легко подхватила бы сумасбродную идею. И они с Шанель болтали бы до рассвета, громоздя одну невероятную фантазию на другой, и все кончилось бы смехом, а не слезами. Но я все принимаю слишком серьезно, я не умею развлекаться, со мной нельзя дружить! Вот теперь она пошла к Мисе и будет болтать с ней до зари… С ней, а не со мной.
Я заснула в слезах — не в первый раз за последний месяц, спала мало и беспокойно.
Я была уже достаточно взрослой, чтобы не вскакивать и не убегать, когда что-то мне не по нраву. Мой отъезд выглядел абсолютно естественно. Я была в ровном, спокойном состоянии духа, с аппетитом завтракала и со смехом сетовала на причуды анорексичек, которые и куска не могут проглотить без моего участия. Горничная помогла мне собрать чемоданы. Мать вела себя как ни в чем не бывало и давала мне кое-какие мелкие поручения, которые следовало выполнить в Париже. Но тот, кто хорошо ее знал, мог бы по нескольким деталям — сжатые губы, избыток пудры на лице, подрагивающие пальцы с сигаретой (курила она больше обычного) — определить, что она не в настроении.
— Может быть, ты все же возьмешь автомобиль? Если не хочешь вести сама, возьми шофера. Это быстрее, чем поезд, и ты будешь себя свободнее чувствовать.
— Нет, спасибо. Я люблю путешествовать поездом.
Я так же любила путешествовать и автомобилем, но упрямилась нарочно.
Машина довезла меня к вокзалу, где я взяла билет в первый класс на поезд до Парижа.
В те времена путешествия были куда менее комфортными, чем сейчас, но вагоны поездов — исключение. Во всяком случае, в первом классе. Там были уютные бархатные диваны, сделанные с уважением к спинам пассажиров и тем местам, что традиционно находятся пониже спины. В вазах стояли свежие цветы. Услужливые люди в форме были готовы принести что угодно — в разумных пределах, разумеется. В вагоне-ресторане готовили ничуть не хуже, чем в парижском ресторане средней руки, а некоторая скромность меню вполне компенсировалась видом повара, балансирующего на одной ноге и жонглирующего сковородками, как престидижитатор.
Но в этот раз я не собиралась любоваться на повара и лакомиться бараньими ребрышками в томатах. Я хотела только одного — спать. Устроиться на мягком диванчике, накрыться пледом и заснуть, как я спала когда-то на обтянутой холстинкой скамейке поезда, приближающегося к Довиллю. А Рене… Рене кокетничала с Артуром Кейпелом. Какими судьбами он тогда попал в вагон второго класса? Его автомобиль сломался? Все места первого класса были раскуплены? Или он прельстился забавной мордашкой Рене? Последнее, казалось мне, вернее всего.
Я предвкушала, как вытяну ноги и предамся воспоминаниям, да только моим мечтам не суждено было сбыться. Едва я вошла в вагон и услышала приветливый щебет расположившейся там дамы, я поняла — отдохнуть не получится. Моей соседкой по купе была Вера Бейт. Или она теперь носит какую-то другую фамилию?
Но это неважно — все равно мне и рта не дали раскрыть. После первых приветствий Вера забросала меня вопросами, на которые сама же и отвечала. Правда ведь, «Ла Пауза» обставлена по-королевски? Не правда ли, из Шанель получилась бы превосходная герцогиня? Как жаль, что она, по-видимому, не настроена связывать себя брачными узами! Или все же?.. Ах нет, и среди драгоценностей, подаренных ей герцогом, нет обручального кольца, зато жемчужными ожерельями Габриэль, пожалуй, могла бы обмотаться с головы до ног. Как откуда?
— Но позвольте, дорогая! Рассказы о подаренных вашей тетушке драгоценностях ходят по всей Европе, журналисты охотятся за ювелирами, у которых Вендор покупает подарки… Вы не знаете, та земля, на которой построена «Ла Пауза», — тоже подарок герцога?
— Буду с вами откровенна — участок под строительство тетушка Габриэль купила на свои деньги. Ее дела идут очень хорошо, и о ней уже можно говорить не как о состоятельной, а как об очень и очень богатой даме.
Вот, значит, какие ходят сплетни. Шанель будет недовольна, когда узнает, ведь ей кажется, что, построив роскошную виллу, она декларировала свою самостоятельность… И тут — подарок герцога! Я не стала слишком уж горячо разубеждать эту болтушку, иначе бы она все поняла с точностью до наоборот.
— Ах, это странно. Ведь вы знаете, должно быть, как щедр герцог! В свое время он сделал мне очень хороший подарок, чтобы я привела Коко к нему на яхту!
Вера прикусила язычок, поняв, что сказала слишком много. Ее глаза, синие, словно эмалевые, были похожи на глаза дорогой фарфоровой куклы.
Впрочем, нет. Даже самым дорогим куклам стараются придать черты душевного и чистого создания. А про Веру никто такого и подумать бы не мог. Насквозь прогнившая, жадная до удовольствий и подарков душонка была у красавицы полусвета. Она действовала, как сутенерша, приторговывая моей матерью. При этом она оставалась всеми уважаемой, повсюду принимаемой женщиной, знакомством с которой не гнушались герцоги, которую Шанель с удовольствием приняла бы в своей резиденции… откуда мне пришлось уехать.