Великая битва у Малого пруда

Панку-Яшь Октав

— Если научим их, будут знать, — твёрдо сказал Санду. — Если вы согласны, я обещаю заняться ими сам. Хорошо?

— Точно у тебя других забот нет… — пробормотал Петрикэ.

— Н-да, — буркнул Мирча.

— Есть другие заботы, но я и это могу сделать. Да и вы мне поможете…

— Видал? — вскинулся Петрикэ. — Я так и знал, к чему он клонит! У меня, друг, дома девять братьев и сестёр, уж я-то знаю, каково ухаживать за ними! — продолжал Петрикэ таким тоном, будто он и впрямь был единственной опорой своей многочисленной семьи.

— Зато у тебя мать-героиня! Медаль носит!

— Ну и что же? Думаешь, если возьмёшь

сюда этих пострелят, то и тебя сделают матерью-героиней? Оставь-ка ты лучше эту затею…

Санду промолчал, потом вздохнул и огорчённо сказал:

— Моё дело было предложить, а вы как хотите. Если вам всё равно, что кого-нибудь из них задавит машина…

— Словно шофёры не смотрят! — сказал Петрикэ. — К нам раз заехал шофёр, отец хотел было его угостить. Думаешь, он согласился? «Нет, — говорит, — машина на водке не идёт…»

— Ладно, — с напускным безразличием сказал Санду. — Скажем ребятам, чтобы они сюда больше не показывались. Пусть идут куда хотят. Пускай играют где хотят. В пыли, в грязи… Где хотят, только не здесь… Потому что здесь пионеры, им, видите ли, некогда возиться с маленькими…

Петрикэ посмотрел на него краешком глаза:

— Ты, никак, обиделся?

— Чего мне обижаться? Если вас это не касается, мне и подавно дела нет. Верно?

А поскольку Санду был убеждён, что это неверно, он добавил:

— Только сами скажите ему, пусть идёт. Я не стану.

Наступило молчание. Все опустили глаза, разглядывая носки своих туфель, будто видели их впервые. Топ равномерно помахивал хвостом, как маятником.

— В конце концов, — заговорил Мирча, пытаясь поймать взгляд Санду, — они могут и остаться. Все дети озоруют. Моя сестрёнка, например, подлила раз отцу в чай рыбьего жиру.

Все засмеялись.

— Ладно! — смягчился и Петрикэ. — Будь что будет! Принимаем решение!

— Дельно! Слышал, Раду? Теперь можешь идти, завтра утром приходи со своими товарищами, — сказал Санду.

— А вы нас не прогоните?

— Нет!

Мальчик уже было обрадовался, но, заметив насторожённую морду Топа, боязливо спросил:

— И он тоже будет тут завтра?

— И завтра, и послезавтра, каждый день. Но он вас не тронет. А теперь ступай. С завтрашнего дня вас назначат помощниками матросов.

— Ой! И лодочки нам дадите поиграть?

— Завтра увидишь. Ступай скажи своим друзьям, пусть приходят сюда.

Раду шёл в сопровождении Топа, уже приободрившись.

— Не будем терять время, — сказал Санду. — Скоро вечер, а у нас ещё уйма дел. Завтра утром всё должно быть готово к открытию порта. Завтра первый день работы над гербарием.

* * *

«Завтра утром всё должно быть готово к открытию порта! Завтра первый день работы над гербарием!» Хотя в команде Нику, производившей ремонт судов во дворе у Санду Дану, никто не говорил об этом, но по ударам молотка, по тому, с каким старанием приклеивали кусочки картона на палубы или укрепляли мачты при помощи щепочек, чувствовалось, что об этом помнят.

Здесь, как и на берегу пруда, ребята стоически переносили июльский зной. На лбу у них выступили капли пота, но никто даже не заикался об этом. Работа должна быть сделана быстро и хорошо.

Сам Нику, однако, не проявлял особого усердия. Не потому, что было жарко, нет, у него были другие причины. Он не ожидал, что на собрании будут говорить о нём. И не просто говорить. Если бы, например,

сказали, что он толковый натуралист, лучший шахматист школы или что его последнюю заметку в стенгазете похвалил директор, всё это, разумеется, ничуть не задело бы его. Но ведь о нём говорили совсем иначе! И почему? Потому, что он смелый и сильный? Потому, что он терпеть не может, когда над ним измываются? Только потому, что он утром щёлкнул этого «маменькиного сынка»? А разве зря? Ни с того ни с сего? Ничего подобного! На это были веские причины: тот не пускал его на школьный двор. Сначала Нику ещё спросил его: «Ты почему не пускаешь меня? Я же сильнее!» И что же, вы думаете, тот ответил? «Это тебе не ринг, а школьный двор. Входит первым не тот, кто сильнее, а тот, кто пришёл раньше!» Ну, на такие слова оставалось только ответить: «Сейчас я тебе докажу, ринг это или нет!..» И Нику щёлкнул его как следует. И что же, о таких пустяках надо говорить на сборе отряда? Досаднее всего было то, что Санду от имени группы обязался «заняться им»! То есть как это — заняться? Целый день мораль ему читать? И почему именно Санду? Нику-то знает, почему… Санду Дану важничает: он староста кружка. Его, видите ли, и старостой выбрали и адмиралом. Что же, значит, лучше него никого и нет? Этого дела он так не оставит! Нику Негулеску не позволит помыкать собой. Он им ещё покажет, на что он способен! Увидите ещё, как потом все придут и начнут: «Дорогой Нику… Прости, что мы тебя обидели, дорогой Нику». Тогда небось только и знай «дорогой» да «дорогой»…

Да, не июльская жара была причиной того, что Нику работал без особого усердия. Когда от удара молотка гнулся гвоздь или рвалась нитка при починке паруса, Нику ворчал с досадой:

— Еще бы! Ему-то что? Дал приказ да ушёл. На берегу-то небось неплохо.

— Нику, ты чего злишься? — спросил Илиуцэ, капитан крейсера «Малый пруд первый».

Подклеивая носовую часть теплохода, Нику пробурчал:

— Что не прямо, то криво. Понятно?

Хотя Илиуцэ уже изучил Нику, как свои пять пальцев, он до сих пор не мог освоиться с его манерой говорить. И даже как-то сказал ему: «Ты такой путаник, прямо как кроссворд. Говоришь словно на другом языке». Но после того, как Нику сказал на это: «Такой уж я, и всё тут», Илиуцэ больше не доискивался. Он очень дорожил дружбой с Нику, несмотря на то, что это стоило ему многих неприятностей.

Но теперь Илиуцэ всё же отважился спросить Нику:

— Что-то не пойму… Что прямо и что криво?..

Помешивая палочкой клей в банке, Нику нехотя ответил:

— Так, к слову пришлось. Мало ли что скажет человек в сердцах… А по-твоему, правильно, что он там на берегу блаженствует, а мы знай себе стучи да чини, пока из сил не выбьешься?

— Кто это — он? — удивлённо спросил Илиуцэ.

— Санду Дану, адмирал ваш, — ответил Нику, упирая на последнее слово.

— Почему «ваш»? Разве ты не состоишь в нашем флоте?

— Нет, состою, но я не позволю помыкать мною! В прошлом году ещё куда ни шло. Был адмиралом, пожалуйста, что было, то было. А почему теперь опять он? Он и так староста кружка, хватит! Другой найдётся для адмирала!

— Но у Санду дядя — настоящий моряк. Рулевой на «Плеханове», — сказал Илиуцэ с такой гордостью, словно речь шла о его родном брате.

— Ну и что с того? Мой дядя — майор в кавалерии, и я всё-таки не хвалюсь, как ваш Санду! А майор поважнее всех рулевых.