Великая битва у Малого пруда
Шрифт:
Илиуцэ выбрал для своего визита явно неподходящий момент. Вместо того чтобы купить льду, Нику истратил деньги на иллюстрированный журнал. Стоило отцу с первым же глотком убедиться, что вода тёплая, как он начал читать нотацию и, по обыкновению, от слов перешёл к действиям — к пощёчинам и подзатыльникам. Мать убежала на кухню, а отец шваркнул ложку в тарелку с супом, встал из-за стола и ушёл к себе в комнату, хлопнув дверью. Нику слонялся по квартире, бухая ногой в стену, в буфет, во что попало, подвернулась кошка — досталось и ей. Когда вошёл Илиуцэ, тучи уже рассеялись, но о ясном
— Не могу же я пойти так.
— А туфли где?
— Долго рассказывать, — сказал раздосадованный Нику.
— Опять он запер? — спросил Илиуцэ без всякого удивления, потому что с приятелем это случалось не впервые.
Нику кивнул головой.
— И надолго это?
— Нет! Я уже его изучил. Рассвирепеет, стукнет меня разок, другой, а потом сразу остынет. Перед уходом туфли запер, а сам сказал матери, что возьмёт на завтра три билета в кино. Если берёт три билета, значит, один — для меня. Отец не злой, он только хочет власть свою показать.
— Как это?
— Ему хочется, чтобы я его боялся. Не понимаешь? Он любит говорить: «Здесь я хозяин!»
— А что мать говорит?
— Мама очень добрая. Она всегда на кухню уходит, когда мне влетает. А у тебя как?
— У меня? — Илиуцэ подумал, но вспомнить ему было нечего, и он просто сказал: — У меня иначе…
— Как это — иначе? Тебе никогда не достаётся?
— Что ты! Разве без этого бывает? — возмутился Илиуцэ. — Если я натворю что-нибудь, меня, конечно, ругают, но поделом, я и не обижаюсь. Досадно, это правда, да ведь когда провинишься, радоваться не приходится. Но обижаться я не обижаюсь.
— А ты думаешь, я обижаюсь? — засмеялся Нику. — Меня это мало трогает!
Долго этот разговор не мог продолжаться. Не для того пришёл сюда Илиуцэ… Нику подобная тема не доставляла никакого удовольствия.
— Итак, завтра утром начинаем, — заговорил гость.
— Начинаем…
— Представляю, как завтра Санду будет объявлять приказ об открытии! Выпятит грудь и забасит: «Товарищи командиры!..» Здорово, правда?
— Ерунда! — сказал Нику. — Все вы так. Что бы ни сделал Санду, всё здорово, всё необыкновенно… А другой хоть весь свет объедет за минуту — и никто не скажет: «Молодец!». Надоело мне…
— Что надоело?
Нику сурово посмотрел на него:
— Всё… И ты надоел… к твоему сведению.
— А что я тебе сделал? Я твой лучший друг, — оправдывался Илиуцэ.
— Попугай ты, вот кто! Повторяешь всё, что говорят другие. Ты у них на поводу… Почему Санду — адмирал, а не ты? Или я?
— Все ребята любят Санду. Выбрали его, а не меня и не тебя…
— И потому он берёт такие обязательства на сборе отряда? Надоело… Малый пруд велик! Там сотню таких портов можно устроить.
Илиуцэ наморщил лоб, пытаясь понять, куда клонит приятель, но так и не догадался.
— Что ты хочешь этим сказать? Опять путано говоришь, как… — и, не найдя подходящего сравнения, добавил: — по-своему!
— Я довольно ясно сказал!.. Разве на свете
— Порт — наш, а не Санду Дану!
— Не мой и не твой… Твердишь, как попугай, то, что говорят Петрикэ, Алеку, Дину и все прочие! Мы могли бы соорудить себе такой порт, какого свет не видывал! — Он выжидающе посмотрел на Илиуцэ. — Что скажешь?
— Чудак ты!
— Ну, если так, то пеняй на себя, и получишь по затылку как следует… Не я ли защищаю тебя всегда? Не будь меня в школе, все бы тебя лупили. А так — кто тебя тронет? Никто не смеет, все знают, что я тут! Когда ты со мной, ничего не бойся. И не будь попугаем! Я надумал: давай и вправду устроим другой порт, наш! И гербарий соберём, ещё получше, чем у них!
Илиуцэ, хотя и был уверен, что этого никогда не будет, спросил из любопытства:
— А с кем мы будем и порт и гербарий делать?
— В этом, по-твоему, загвоздка? — махнул рукой Нику, как бы говоря: «Ну и бестолочь!» — Оглянуться не успеешь, как я ребят соберу… И кораблями разживёмся. Растения собрать всякий может. Их вдоволь! Пусть не думают, что Нику простачок и только Санду Дану умник-разумник! Понял?
В комнате аппетитно запахло жареной картошкой. Мать Нику готовила ужин во дворе, в летней кухне. Илиуцэ захотелось есть.
— Нику, если ты не можешь идти гулять, я пойду домой. Завтра день велик, ещё успеем наговориться… Только, знаешь, я не попугай. Ты хочешь, чтобы я поддерживал тебя, даже когда ты неправ, вот в чём дело! — Илиуцэ протянул ему руку: — Значит, завтра утром у пруда…
— До завтра, — пробормотал Нику, стиснув ему руку, словно клещами. — Полагайся на меня, не пропадёшь! — И он покровительственно шлёпнул Илиуцэ по затылку.
Много было в городе домов красивее и больше, чем дом Петрикэ, и всё-таки ни один не фотографировали столько раз. Месяцев семь назад снимки появились в местной газете и даже в журнале. Правда, голубятня на крыше вышла не очень заметной в газете, но Петрикэ сам позаботился об этом и пририсовал её карандашом на том экземпляре, который принёс отец. Снимки, конечно, появились не случайно. Здесь, в семье машиниста Георге Бунеску, родился десятый ребёнок. Мать Петрикэ получила медаль и денежную премию, а дом, в котором жила эта весёлая, многочисленная семья, приобрёл известность. Разумеется, на снимке был изображён не только дом; сам по себе он не представлял интереса. У крыльца на стульях расположились отец и мать с «малышкой» на руках. Вокруг них — кто впереди, на земле, кто по бокам, кто позади — девять сыновей и дочерей.
Петрикэ был седьмым по счёту. Прозвали же его «меньшим», потому что на протяжении пяти лет он был действительно самым младшим в семье Бунеску. Старше него были: сестра — каменщица, брат — лейтенант, ещё две сестры — одна воспитательница в детском саду, а другая техник местного радиоузла, потом сестра — студентка последнего курса металлургического техникума и брат, который учился на третьем курсе химического техникума. Все они считались взрослыми. Младшими были: Петрикэ, двое близнецов-дошкольников и, наконец, «малышка».