Великая игра. Птицы. Ледяной замок. Рассказы
Шрифт:
— Лицо худое, — снова сказал он.
— Щеки запали.
— Щетина.
Удручающее зрелище.
— И все-таки что-то есть, — быстро сказал он, продолжая изучать себя. Зеркало было плохое, оно искажало черты, но Маттис с Хеге давно к этому привыкли.
Вскоре Маттис задумался уже о другом, завороженный маленькой, пахнущей чистотой девичьей спальней.
Я смотрюсь в зеркало, будто девушка, подумал он, и ему стало приятно. Сколько девушек прихорашивалось и переодевалось
Он воображал себе одну картину прекраснее другой, это было так заманчиво.
Стану думать о девушках.
Но он тут же взял себя в руки.
Нет, в середине недели нельзя думать о девушках. Это не положено. Так никто не делает.
Он заколебался.
Но ведь я все равно думаю, признался он, иногда.
Только никто не должен об этом знать.
Он посмотрел на себя в зеркало. Увидел свои глаза, в них было упрямство. А я буду думать о девушках, только никому не скажу об этом.
Раз уж я такой.
Он снова встретил свой взгляд — широко раскрытые глаза были полны непонятной надежды.
Что это?
Нет, нет, с удивлением сказало в нем что-то, ни с того ни с сего. Раз уж я такой — бывает, люди говорят так про себя и без всякого повода, по любому пустяку, куда менее значительному, чем то, что сейчас волновало его.
— Глядеть-то не на что, — громко сказал он.
Нужно было прогнать эти мысли, неуместные в середине недели, но уже властно завладевшие им.
Лицо в зеркале было задумчивое и худое, И бледное. Но глаза притягивали его к себе и не желали отпускать.
Ему хотелось сказать этому лицу:
— Откуда ты взялось?
— Зачем?
Ответа Маттис не ждал.
Но он был в этих глазах, что смотрели на него из зеркала, — в глазах, принадлежавших не ему, это были два путника, глядящие сквозь ночь и день. Ответ приблизился. Стал яснее. И в то же мгновение исчез.
Маттис вдруг подумал:
Маттис бестолковый.
Дурачок.
Вот бы люди сейчас посмеялись, если б увидали, как я стою перед зеркалом.
Наконец он вспомнил, зачем пришел сюда, в спальню Хеге. Надо посмотреть, нет ли у него седины.
Спереди ее не было. Маттис наклонил голову и глянул из-под упавших на лоб волос, нет ли седины на макушке. Нет, нету. Потом, как смог, он осмотрел волосы за ушами.
Седины не было, он не нашел ни одного седого волоса. А ведь он всего на три года моложе Хеге, которой исполнилось сорок.
У меня с волосами пока все в порядке, подумал он.
Но через три года я уже стану такой, как Хеге.
Ни одного седого волоска. Надо обязательно рассказать об этом Хеге, подумал Маттис, она обрадуется; он уже забыл, что разговор на эту тему ей не понравился.
Широко
И верно, Хеге сидела на крыльце. В ее быстрых руках кофта шевелилась, точно живая. Руки лишь исполняли свой немой танец, а кофта прибавлялась и росла, будто без их ведома.
— Ну что? — спросила Хеге, когда Маттис торопливо вышел из дому.
Маттис показал на свои волосы.
— Хеге, у меня нет ни одного седого волоса. Я смотрел в зеркало.
Хеге не хотелось возвращаться к этому разговору.
— Ну и хорошо, — оборвала она брата.
— Разве ты не рада? — удивился он.
— Конечно, рада, — спокойно ответила она.
— Но по тебе этого не видно, а я думал…
— Ох! — вырвалось у нее.
Он мгновенно умолк. Его остановила происшедшая в ней перемена.
— Что случилось? — испуганно спросил он.
Наконец она встала.
— Ох, Маттис, Маттис!
Он не сводил с нее настороженных глаз.
— Ну что, говори же!
— Ничего веселого тут нет, дались тебе сегодня эти волосы.
— При чем тут веселое? Разве мы веселимся? — удивился он. Чудно как она говорит.
Хеге беспомощно взглянула на брата. Словно со страхом. Нужно было мгновенно вмешаться: Маттис был близок к тому, с чем ей потом не справиться.
— Ты просто забыл, нам было очень весело! — сказала она, точно вбила в него гвоздь. — Ты вспомни. Да мы с тобой каждый день веселимся!
Маттис весь сжался, но спросил:
— Когда?
— Что значит «когда»? — жестко спросила она.
И снова обрушилась на него. Ей нужно было это остановить.
— Раскинь-ка мозгами, Маттис, — сказала Хеге без своей обычной колкости. Такая маленькая, она умела быть очень настойчивой.
Маттис ответил:
— Да я и так всегда думаю, изо всех сил.
— Значит, ты можешь припомнить очень много веселого!
Он задумался, не ответил.
Хеге продолжала. Надо было воздвигнуть такую прочную стену, чтобы в ней не осталось никакой лазейки.
— Нам с тобой гораздо веселее, чем другим людям!
— Правда? — ослабевшим голосом, едва слышно, пробормотал он.
— Конечно! — ответила она. — И ты всегда должен помнить об этом.
И больше ни слова. Маттис поднял голову, но возразить не осмелился. Хеге очень умная и прекрасно понимает, что весело, а что нет. Лучше не спорить и не показывать свою глупость. Хеге сердито смотрела на брата.
— А я и не знал, — пробормотал он.
Вдруг лицо его просияло.
— Как хорошо, что ты мне это сказала! — радостно воскликнул он.