Великая империя зла
Шрифт:
Другого ничего не было, но его грудь наполнялась чем-то таким, от которого он думал, что сейчас взлетит в небеса.
Тело становилось все легче и легче, и вскоре, он вообще не ощущал себя самого.
Солнце вдруг сменилось другой картиной и перед взором стали огромные звезды, гораздо больше, чем те, которые он видел в трубу звездочета.
Затем, панорама менялась несколько раз. То восходила луна и заливала ярким светом его лицо, то снова восходило солнце, озаряя багрово-красной полосой, то снова воцарялись
И под конец, как занавес всему увиденному, он вдруг обнаружил свое лицо, как будто отражаемое в воде, но гораздо ближе и чище.
Эмир даже испугался на секунду, но застывшее почему-то тело не давало двинуться с места, и он, словно скованный невидимыми путами, сидел на песке и созерцал свое лицо. Потом, разом все исчезло, и эмир попытался вызвать его вновь, но усилия оказались тщетными.
Вскоре, он снова стал чувствовать руки и ноги, и даже немного пошевелился. Чувство полного высвобождения от всего скопившегося в нем за последние дни похода внезапно исчезли.
И эмир снова ощутил силу и даже какую-то излишнюю уверенность, от которой хотелось сейчас же сесть на коня и ехать дальше.
Так было в первый раз. Затем, картины перед его глазами часто менялись, и он иногда даже видел нечто такое, о котором вовсе не знал.
Абдах даже видел иногда себя в каком то другом облике, одежде и в непонятной ему повозке. Все это он старался запомнить, совсем не зная, зачем и почему.
Скорее всего, от того, что оно доставляло ему удовольствие или то верхнее блаженство, от которого не хотелось ни есть, ни пить, ни спать, ни думать о чем-то, ни разговаривать, а просто сидеть и молча созерцать за картинами.
Но, к сожалению, это с годами сокращалось и уступало место другому. Внутреннее видение было вначале совершенно непонятным.
Сначала, что-то густое и темное, лишь с изредка белевшими прожилками, но со временем просмотра удваивалось, утраивалось и так далее.
В конце концов, оно преобразовалось сразу же в одну какую-то точку с мгновенным развертыванием во что-то большее перед глазами.
И тогда, голова его вдруг между бровей начинала болеть, и какая-то точка начинала сверлить у него в этом месте дыру.
Боль сначала была ужасной, и казалось, голова треснет и не выдержит, но постепенно она сокращалась и вскоре перестала болеть вовсе.
Теперь, эмир мог смотреть, когда угодно и как угодно. Стоило ему лишь закрыть глаза, как перед ним неизменно появлялась точка, расплывающаяся в разные стороны и немного напоминающая человеческую серую жидкость в разжиженном состоянии.
Все это не давало ему покоя, и он пытался хоть что-то узнать из книг, присылаемых отовсюду, но, увы, такого нигде не было.
Поэтому, эмир хранил все это в себе и не рассказывал никому, даже самым близким ему людям.
Постепенно это все прекратилось, и он уже не
Теперь он понимал многое, каким-то странным образом попадавшим ему в голову .
Все рождалось как бы не из чего. Была только мысль, но вскоре она обрастала другой, и это обретало уже вид какой-то проповеди или речи.
Допускались и ошибки, но чем дальше, тем их становилось меньше и меньше.
И вот, наконец, наступил такой день, когда он с полной уверенностью мог говорить что-то такое, которое удивляло других и порой даже его самого.
Эмир не знал, откуда все это берется, но все же надеялся, хоть когда-нибудь об этом узнать. Поэтому, старался верить сам себе в своих мыслях и подтверждать их делами.
Нельзя сказать, что это сразу у него получалось легко и просто, но проходили года, и он становился еще более верен себе и своему слову.
Эмир не касался других и не придавал значения их словам. Он лишь улавливал иногда их хорошую мысль и пытался сочленить со своей.
И вскоре, у него образовалась своя способность к другому восприятию окружающего. Он не смотрел на людей, как на врагов своему уму, а просто сожалел и в душе понимал, что им очень далеко до него самого.
И, быть может, пройдут сотни, а то и тысячи лет, пока все смогут так же, как он, видеть, думать и мечтать о каком-то далеком будущем и о более лучшей жизни для всех.
Абдах начинал понимать, почему нужна была вера человеку, и почему люди нуждались в подобном пока на земле.
Но, эта мысль пока оттеснялась как-то в сторону, забиваясь повседневной работой и заботой о том или другом, не давая ему сосредоточиться на одном.
Но все ж, он углядел небольшое свое же начало и изрек сам, того еще не понимая, что изрек правду.
"Вера - это не то, что мы думаем, - говорил он сам себе, - это то, о чем мы всегда мечтаем и по мере сил приближаем ближе. Она нужна нам для самоцели и стремления к лучшему. И она же нужна, как мера наказания за предательство самого себя самому себе же. И как бы глупо это сейчас не звучало, все это именно так и никак больше".
К такому выводу он пришел сам и уже спустя два дня добавил: "Вера - это еще и любовь".
Но, что он под этим подразумевал, оставалось пока загадкой и той небольшой тайной, до которой, как ему казалось, оставалось совсем немного.
Его мысли почему-то снова перекинулись на маленького султана, ибо таким он до сих пор оставался в его памяти, несмотря на юношеский возраст.
И он подумал:
"Вот, что я ему передам в свою последнюю минуту, и, наверное, об этом просил меня его же отец перед смертью, хотя я тогда и не совсем понимал это.