Великая империя зла
Шрифт:
На память эмир воздвиг ему небольшой обелиск с надписью о мужестве и героизме человека, отдавшего свою жизнь ради спасения другого.
Абдах понимал, как тяжело сейчас и особенно было тогда в минуту смерти его другу Соттаму. Тот горько плакал по бывшему товарищу по оружию, но в то же время, не оставлял эмира нигде ни на шаг.
Казалось, они срослись воедино: большой правитель и ничем не заметный охранник. Но, это было только с внешней стороны.
На самом деле их объединяло большее -
После гибели Эдгара, Абу замкнулся в себе и не разговаривал ни с кем, в том числе и самим Абдахом, а на все вопросы отвечал лишь кивком головы.
Это было не очень понятно со стороны и те же люди, окружавшие эмира, подсказывали ему, что пора заменить охранника на нового и удивлялись заодно его терпению.
Но, Абдах не слушал их. Он знал, что наступит момент, и Абу сможет побороть в себе это отчуждение и обретет вторую жизнь: более светлую и более утомленную по своему восприятию окружающего.
Так оно и случилось. Во время одного из боев в той же Месопотамии на Абдаха навалились сразу несколько воинов -чужаков и в самый ответственный момент, когда, казалось, уже ничто не спасет главу империи, Абу прокричал:
– Эмир, берегись сзади...
Тот, обернувшись назад, увидел прямо на него несущегося с копьем воина, до которого оставалось чуть меньше метров трех.
Тогда Абдах не поверил своим ушам, а подумал, что это произнес его внутренний голос, но вскоре после битвы, он подошел к аскеру, и тот первым с ним заговорил.
Он просил прощения у эмира, став перед ним на колени, тем самым удивляя своих собратьев, окружавших их со всех сторон и не понимавших, что тот делает, ибо только полчаса назад он спас тому же Абдаху жизнь.
Но, эмир понял это по-своему и со всей снисходительностью, ему присущей по долгу и рангу, произнес:
– Я знаю, тебе было тяжело на это решиться, но ты смог побороть себя и обрести новую дущу. Спасибо тебе за твою службу и я думаю, мы уже никогда не расстанемся.
Слезы проступили на глазах Абу, и он снова, и снова просил у него прощения.
Абдах отступил в сторону и скрылся в окружавшей их толпе воинов. Очнувшись, Соттам осмотрелся вокруг и, не завидев эмира, бросился за ним следом.
Вскоре он его нагнал и зашагал рядом, как и подобает охраннику. Абдах ничего не сказал, завидя того рядом.
Он понял, что минута откровения прошла, и сейчас перед ним другой человек, совершенно здоровый и способный нести полагающуюся ему службу.
И после этого они стали неразлучны вовсе.
Эмир учил его тому, что знает сам и уделял, сколько времени его воспитанию, сколько он же уделял его сыну султана.
И одно другому не мешало, так как Абдах часто проводил
Наоборот, он всячески укреплял его, присоединяя то ту, то иную часть вновь завоеванной земли. И люди, его народ, его понимали.
Они встречали всегда ликующими криками, бросая вверх ту или иную часть их верхней одежды.
Однажды, кто-то бросил даже штаны и, не успев подхватить их, так как их подхватили другие, чуть не умер от стыда.
Так говорили эмиру те, кто стоял рядом в той же толпе и наблюдал за происходящим.
Может, это была и выдумка, но она эмиру понравилась. Именно потому, что человек, ее придумавший, не преследовал никакой цели, а просто говорил о человеческих чувствах привязанности.
А то, что это было так, Абдах уже не сомневался.
Далекие походы и уже немолодые годы показывали, как ближе он становится к тем, кого пытался же защитить материально где-то там за пределами его основной земли.
Он принимал их радушие, как очередное проявление доброжелательного к нему отношения и никогда не выставлял себя напоказ, как это делали другие.
Эмир всегда спокойно сидел в своем, довольно потертом седле и молча наблюдал за происходящим. Лишь только кончики его губ, чуть-чуть приподнятые к верху, говорили о том, что он искренне рад своему величию в глазах безликой для одного толпы.
Он никогда не признавал хвалу одного человека. Это было тем бичом, который преследовал постоянно всех и вся, как военноначальников, так и простых людей.
Это была лесть, идущая откуда-то изнутри, гадкая и падкая, как ядучая змея, она вытекала наружу и становилась сильней, узрев свое подтверждение на лице собеседника.
Она обретала веру в себя и заполняла все рядом стояще углы и кувшины тем гадким, слащавым снадобьем, от которого в минуту прозрения становилось вдвойне тяжело и почти бескорыстно безразлично. А, что может быть хуже, кроме этого последнего.
Только в этом случае человек становится не досягаем сам для себя и переходит на сторону своего же врага - той же лести, убийства и самосуда.
Мученичество никогда не давало достаточного подтверждения подобному, и когда Абдах созерцал на молча притаившихся в толпе мюридов, у него сразу перед глазами вставало лицо покойного ныне Халифа.
Он прекрасно помнил ту лживую его улыбку, но года стерли из его памяти те откровенные черты его лица и даже саму фигуру.
Но, это у него, а кто знает, что на уме у тех же его последователей. Возможно, кто-то из них и замышляет что-то, но пока боится, видя всенародное признание эмира и его духовную чистоту.