Великая Китайская стена
Шрифт:
В 630 году, когда капитулировал Сели, оставшиеся разбитые тюркские вожди отправились к китайскому двору и стали просить императора принять титул Небесного Кагана. Такого прецедента не было: Китай и степь в течение тысячелетия почти непрерывно враждовали, и хотя северным племенам удалось отрезать значительные куски Китая, китайцы до Тайцзуна не могли отделаться от своего закосневшего чувства культурного превосходства и любви к стенам, сопровождавшей его достаточно долго, чтобы понять и разгромить кочевников их собственными методами. Тайцзун как будто с пеленок сжился с новой ролью и держался как образец терпимости к культурному многообразию. «С древних времен, — с чувством говорил он, — все почитали китайца и презирали варвара; только я полюбил их обоих как единое целое, а в результате все кочевые племена держатся меня как отца и матери». Относящаяся к VIII веку тюркская запись несколько по-другому трактует отношения тюрков с их китайским «отцом и матерью»: «Сыновья тюркской знати стали рабами китайцев, а их невинных дочерей низвели до положения невольниц».
В
К счастью танского императора, цветущий режим был обречен пасть в результате неожиданного поворота событий, типичного для степной политики. После того как кагана в 630 году убило соперничавшее племя, Тайцзун сеял постоянные раздоры, поддерживая то одну, то другую властную группировку, что давало прямой повод отвергнутой группировке уничтожать пользующуюся благосклонностью. После десяти лет того, что, в сущности, являлось междоусобной войной, один из претендентов на Западный Тюркский каганат, все еще не осознав подрывного влияния вмешательства Китая, попросил брачного союза с танской принцессой. Тайцзун ловко потребовал в качестве скромного свадебного подарка пять оазисов в Таримском бассейне, к югу от Тяныпаньских гор. Скомбинированная с политикой военных захватов — в 638 году правитель одного из оазисов, как говорили, умер от страха, узнав, что китайская армия приближается к его царству, — дипломатия Тайцзуна позволила ему утвердить суверенитет над оазисными царствами Центральной Азии, через чьи территории Шелковый путь пролегал в Персию и Восточную Римскую империю. В 640–648 годах Тайцзун взял под контроль большую часть Таримского бассейна, основав в 649 году на западе, в самой Куче, в сердце пустыни Такламакан, протекторат, который он самоуверенно назвал Аньси («Умиротворяющий Запад»). На этих дальних форпостах империи были размещены гарнизоны, но Тайцзун продолжал презирать стены, торжественно заявляя одному из своих генералов, что «вместо посылки людей на охрану границы император Ян истощал страну строительством длинных стен, стремясь защититься от нападений. Сегодня я использую тебя, чтобы охранять север, и тюрки не осмелятся пойти на юг — ты намного лучше длинной стены!».
В первой половине VII века танский Китай пожинал материальные плоды своей внешней политики. В период правления императора Сюаньцзуна (712–756 годы) в Китай со всех сторон хлынули экзотические предметы роскоши; иранские, индийские и тюркские украшения появились на всех предметах домашнего обихода. Северные китайцы настолько привыкли к перевозке диковинных животных с юга, что, когда поставки остановились из-за поднятого неким евнухом из Кантона мятежа в 763 году, поэт Ду Фу печально заметил: «В последнее время поставки живых носорогов или даже перьев зимородка являются редкостью». В крупных городах появилось значительное количество иностранцев: арабов, цейлонцев и в первую очередь торговцев из Согдианы (современный Узбекистан). Их присутствие отчетливо подтверждают характерные для эпохи Тан статуэтки с большими носами, темной кожей и несколько карикатурной внешностью. В столице Чанъани, по оценкам, проживали до двадцати пяти тысяч иностранцев, причем некоторые добились высоких постов. В то время как аристократия все больше привыкала к поло, а император взял себе в наложницы танцовщицу из Ташкента, зеленоглазые золотоволосые женщины с Запада предлагали вино в янтарных бокалах чанъаньским гулякам с деньгами в кармане:
Варварская гурия с лицом, похожим на цветок, Стоит у чайника с вином, смеется дыханием весны, Смеется дыханием весны, танцует в газовом платье.Мужчины носили шапки из леопардовых шкур; женщины выставляли напоказ лица под тюркскими шапочками и выходили на люди одетыми в мужскую одежду для верховой езды. (Видимо, женщины в эпоху Тан пользовались большей свободой, чем в период любой другой
Мало кто из людей был так привержен всему иностранному, особенно тюркскому, как старший сын Тайцзуна, Ли Чэнцянь, отбиравший в слуги только тюрков или тех, кто умел говорить по-тюркски, одевавшийся как каган и поставивший во дворе своего дворца юрту, украшенную знаменами с головой волка, где и восседал, отрезая мечом от зажаренного барана лакомые куски. Поселки и города западной окраины Китая оказались неизбежно самыми космополитичными из всех, давая приют множеству иранских огнепоклонников, торговцев, музыкантов, акробатов, магов, циркачей и вертлявых согдианских танцовщиц — их-то император Сюаньцзун особенно любил, — легко прыгавших и бегавших по катавшимся по сцене мячам.
В течение первых ста пятидесяти лет своего существования империя Тан часто напоминала диаметрально противоположный фантастический мир, где все обычаи и ценности императорского Китая были поставлены с ног на голову, и к тому же с большим успехом. Стены со своей способностью утверждать в земле и камне резкие эксклюзивные черты, столь притягательные для комплекса китайского культурного превосходства, с презрением отвергли ради тактики — военные кампании и переменчивое дипломатическое жульничество, — которая пришла прямо из степи. Еще не совсем нивелированное мировоззрение Серединного Царства — вера в то, что Китай стоит в центре цивилизованного мира — со всей очевидностью оказалось перед угрозой со стороны поклонения иностранной экзотике, и Тан даже открыла дверь, пусть временно, для сексуальной революции в политике. Именно в период ранней Тан Китаем управляла первая и последняя императрица, У Цзэтянь, подстроившая, получив власть после смерти мужа в 690 году, все традиции конфуцианского патриархата под свои феминистские нужды: уничтожив большую часть мужчин клана Тан, она основала собственную династию с наследованием по женской линии. У Цзэтянь подбирала мужчин для своих утех; расходовала государственные средства на Стимулирующие снадобья — такой силы, что к семидесяти годам у нее, как сообщается, стали расти новые зубы и брови, — рассчитывая получить максимум наслаждения от выбранной ею новой пары любовников. Видимо, более всего возмутило мужчин-аристократов, ее современников, решение императрицы отправить своего внучатого племянника в качестве заложника-жениха для дочери правителя Восточного Тюркского каганата, а не дать ему обычную китайскую принцессу, как традиционно велось со времен Хань. У окружавших императрицу мужчин-придворных — до того покорных из страха перед тайной полицией императрицы — при этом последнем и самом возмутительном нарушении традиционной сексуальной политики, видимо, лопнуло терпение. «Никогда с древних времен не бывало прецедента, чтобы императорского принца женили на женщине из варваров!» — возвысил голос самый прямой и смелый из них, которого тут же послали служить на границу.
Однако, несмотря на успехи и богатство Тан в период ее расцвета, колеса китайской пограничной истории — чьим приводом являлось давнее предубеждение к поведению варварского севера — вскоре снова провернулись. В течение VIII века политический фокус танской державы постоянно смещался к югу, прочь и от родных краев на севере, и от стиля жизни, помогавшего династии господствовать над степными племенами. Когда началась массовая миграция в центральный и южный Китай, позиции южной аристократии усилились за счет старой полутюркской военной элиты. В результате северная граница оказалась брошенной ради более мягкого климата и должностей юга.
В начальный период правления династии оборону границы обеспечивали закрепленные за территорией отряды милиции, которые действовали вахтовым методом, живя месяц в столице и три года на границе. Больше того, в период ранней Тан служба в милиции считалась скорее честью, чем наказанием, и ограничивалась в основном представителями высших классов. В результате военные силы сконцентрировались вокруг столицы, став гарантией, что альтернативные силовые структуры не появятся где-нибудь в дальних провинциях и что военная карьера останется престижной в глазах правящего класса. Однако, по мере того как аристократия начала перемещаться на юг, обязанность служить на пограничных постах все более переходила к элитным, профессиональным войскам, большая часть которых была укомплектована и руководима сильными и дерзкими центральноазиатами, чья лояльность к китайскому режиму все более слабла.
Исторически самым значительным из них следует считать согдианского генерала Ань Лушаня. Родившийся примерно в 703 году, позанимавшись в начале карьеры воровством овец, он поднимался по иерархическим ступеням в китайской армии до тех пор, пока в качестве фаворита деспотичного главного министра Ли Линьфу не получил в командование крупное войско на пограничном посту Инчжоу, расположенном на самой северной точке границы — на южной оконечности Маньчжурии, — в стратегически важном районе, долгое время служившем трамплином для успешных захватов в северном Китае. Пока император Сюаньцзун все больше терял голову от страсти к своей любимой наложнице, знаменитой красавице Ян Гуйфэй, Ань Лушань поднимался по ступеням военной и политической иерархической лестницы. Двор же считал: на этом малограмотном шуте слишком много жира, чтобы он мог представлять какую-либо политическую угрозу (в знак своего нежно-насмешливого отношения к главнокомандующему Ян Гуйфэй на день рождения Аня в 751 году публично нарядила этого огромного человека в одежду младенца, устроив церемонию, на которой в шутку усыновила его).