Великая Китайская стена
Шрифт:
В истории не зафиксировано, что было на уме у тех, кого согнали на работы по самому последнему укреплению стены в минусовую температуру, обычную для января на северо-востоке Китая: ощущали ли они, помимо обычной усталости, болей в спине, плохой одежды и еды, грубости надсмотрщиков, тщетность всего предприятия накануне конца династии; понимали ли, что строят бесконечный ненужные стены вокруг безнадежно прогнившего политического центра. Однако возможно, даже вполне вероятно, на восток стали доходить слухи о катаклизмах, потрясавших центр мира, Пекин: что беспорядки, начавшиеся пятнадцать лет назад в Шэньси, охватили весь северный и центральный Китай, что бунтовщики вот-вот захватят столицу, что минская династия, обанкротившаяся и покинутая своими чиновниками, находится при последнем издыхании, что бывший пастух взял да и объявил себя Сыном Неба. Строители в Шаньхайгуане почти наверняка уже знали — их крепость является практически последним минским бастионом в северо-восточном Китае. Маньчжурские варвары в последние двадцать — тридцать лет один за другим захватывают китайские опорные пункты на северо-востоке, а сейчас нависают над Шаньхайгуанем, ожидая момента, чтобы разрушить последнюю крепость и забрать себе труп минской династии. И все же они продолжали работать.
В тот же день нового года в тысяче ста километрах от Шаньхайгуаня, в древней столице Чанъань, проходила церемония провозглашения
Где-то в трехстах семидесяти пяти километрах к северо-востоку от Шаньхайгуаня, в городе Мукден (Маньчжурия), другая семья, алчущая трона, готовилась нанести свой удар по минской столице. Маньчжурская династия Цзинь, как и Ли Цзычэн, не могла похвастаться высоким происхождением: всего несколько поколений назад они были полукочевыми торговцами женьшенем и вели свой род от разложившихся варваров, изгнанных из Китая монголами в 1230-х годах. Однако амбициозность, дерзость и безжалостная воинская дисциплина за три десятилетия превратили их вождя, Нурхаци, из мелкого князька, имевшего всего лишь тринадцать комплектов доспехов для снаряжения своих приверженцев, в основателя и правителя маньчжурского государства, полностью независимого от минского Китая. Довольно скоро Нурхаци, как и многие маньчжурские претенденты до него, стал бросать жадные взгляды на сам Китай. В 1629 году маньчжуры дошли до самых пригородов столицы, но отступили из-за нехватки войск и пушек. Однако, уходя к себе на северо-восток, они угоняли с собой китайских специалистов в области артиллерии, чьи знания дадут им ключ для преодоления минских укреплений, до тех пор сдерживавших их. В течение следующего десятилетия — годы ушли в основном на то, чтобы бить и медленно разрушать форты и стены, составлявшие минскую линию обороны за Шаньхайгуанем, — маньчжуры, тщательно выбирая время, сосредоточились на том, чтобы показать себя способными управлять Китаем: поощряли находившихся под их юрисдикцией китайцев к занятию земледелием, а не охотой на зверей и птиц; создали правительство, являвшееся зеркальным отражением минского; организовали экзамены для набора чиновничества; выбрали династии новое имя, Цин, звучавшее так же обнадеживающе, как и Мин. Они даже построили собственный Запретный Город в своей столице, Мукдене. Хотя дворцовый комплекс, располагавшийся на двенадцати акрах, составлял лишь десятую часть от пекинского оригинала, его низкие красные стены и крыши с тяжелыми скатами и желтой черепицей были придавлены тем же чванством, что и их более старый и массивный китайский предшественник. Маньчжурам оставалось лишь пребывать в постоянной готовности к броску на Китай, пока тот рвал себя на части. Им не пришлось долго ждать.
Примерно в трехстах километрах к западу от Шаньхайгуаня, в Пекине, складывалась именно та катастрофическая ситуация, на которую рассчитывали враги династии Мин на востоке и западе. Когда Ли Цзычэн со своей миллионной армией готовился к последнему наступлению через северный Китай, столицу, казалось, обволокла атмосфера апокалипсиса. Склонность горожан к слезливой сентиментальности обострилась благодаря превратностям пекинской зимы — температуры опустились до двадцати градусов по Цельсию и сопровождались секущими ветрами с песком. Когда они проходили мимо ворот Запретного Города, им слышался призрачный шум битвы и скорбные крики. Чиновники, столпившиеся за главными воротами дворца на рассвете дня нового года, более приземленно объясняли любые слышимые стенания: плачущий император спрятался в Запретном Городе и, слишком сломленный свалившейся на него бедой, не может принимать новогодние пожелания от своих покорных чиновников. Возвращаясь на рассвете по своим резиденциям, чиновники и все люди на улицах не поднимали лиц, стараясь хоть как-то защититься от пыльной бури, разразившейся ранним утром, и спрятаться от мора — вероятно, оспы, — распространившегося в то время по северному Китаю и в столице.
У императора имелись основания впасть в депрессию: от его правительства остались одни клочки, его чиновничество парализовано банкротством финансов и политики, его армия, которой не платили, едва шевелилась. По оценке министра финансов, на середину апреля 1644 года «для покрытия трат на военное обеспечение обороны границ требуется пятьсот двадцать тысяч унций серебра в месяц. В первом месяце у нас еще были [налоговые] поступления… Во втором месяце поступления прекратились полностью». Проведенная в том году проверка министерства финансов показала: в имперской казне имеется всего четыре тысячи двести унций серебра; к началу 1644 года долг правительства только по жалованью в армии составлял несколько миллионов унций серебра. Войска Ли Цзычэна приближались к Пекину, а столичным гарнизонам месяцами не платили деньги и не выдавали продовольствия. Когда император потребовал, чтобы ему дали лично проинспектировать содержимое его казны в Запретном Городе, привратник попытался остановить его, притворившись, будто не может найти ключи. Когда императору в конце концов удалось пройти внутрь, он не нашел там ничего, кроме красной шкатулки, хранившей всего лишь пачку квитанций.
Главной причиной банкротства военной машины Минов оказалось то, что в государственном бюджете никогда не было средств, чтобы платить армии. Изначальный план основателя династии Мин, Хунъу, состоял в том, что армия должна находиться на самообеспечении: в качестве составляющей его проекта заселения и оживления земледельческой части Китая Хунъу передал большие куски временно разоренных, но тем не менее первоклассных сельскохозяйственных угодий армии. Он затем выделил каждой из семей наследственных военных до пятидесяти му (около семи акров) пахотной земли, с которой они должны были кормиться. Однако на протяжении пятнадцатого столетия, по мере того как минские императоры становились все более домашними и невоинственными, общественный престиж армии упал, а потомственная военная служба стала пустым, неработающим механизмом. Самые влиятельные армейские семьи превращали солдат в личных слуг, а предприимчивые офицеры извлекали солидную выгоду из «торговли свободой» со своими людьми: брали с них ежемесячную плату за освобождение от воинских обязанностей. Те, кто не мог себе позволить «свободу», просто дезертировали, оставались лишь те, кто был слишком слаб или не способен убежать. Хотя к концу XVI века на военной службе официально числились миллион двести тысяч солдат, многие гарнизоны довольствовались лишь двадцатью процентами своего списочного состава. Нигде упадок в армии Минов не был столь вопиющ,
Убедить людей сражаться можно было только адекватной платой и снабжением. Но и те небольшие деньги, которые официально числились в наличии, растворялись по пути к солдатам, остро в них нуждавшимся: когда император проследил за движением пятидесяти двух тысяч унций серебра, предназначенных для гарнизонов на северо-восточной границе, то обнаружил — все до последней монеты необъяснимым образом было потеряно по дороге к границе. Неудивительно поэтому, что минским военным не хватало ни физических сил, ни решимости встречать грудью врагов династии. «Когда стеганешь плеткой одного солдата, — сетовал один из минских генералов, — он встает, зато другой ложится». Полунаемная, полумобилизованная армия воплощала в себе худшие черты обеих военных систем: дорогостоящий сброд, состоявший по большей части из ни на что не способных людей. «Все, кто носит оружие, — писал Маттео Риччи, монах-иезуит, живший в Китае между 1583 и 1610 годами, — влачат жалкое существование, поскольку они занялись этой профессией не из любви к своей стране и преданности своему королю и не из стремления к чести и славе, а как слуги того, кто дает им работу».
Сундуки Минов пустовали по двум весьма простым причинам: слишком много денег уходило и недостаточно приходило в казну. С XV века, и особенно в XVI веке, императоры династии Мин швыряли деньги на проекты как личного, так и общественного характера — десять миллионов четыреста тысяч унций серебра потратили на могилу императора Ваньли, тридцать три миллиона восемьсот тысяч унций серебра пустили на войну в Корее в конце XVI века, и то и другое с промежутком в несколько лет. Непомерные траты на стеностроительство уже отмечались. Минские императоры почти никогда не отделяли общественное от личного, когда размещали бюджетные средства империи: в XVI веке императорские дворцы перестраивались по меньшей мере четыре раза после разрушений, причиненных неосторожным обращением с огнем. Только последняя перестройка обошлась в более чем семьсот тридцать тысяч унций серебра. И императоры подавали пример: если они не собирались ни в чем себя ограничивать, то так же вели себя и их родственники. В начале правления династии членам императорской семьи выделили огромные имения и щедрое содержание на безопасном расстоянии от столицы, рассчитывая нейтрализовать их как политическую угрозу императору. По мере существования династии и неизбежного разрастания клана цивильный лист распухал до тех пор, пока к концу XVII века содержание императорской семьи не стало съедать половину налоговых поступлений от двух крупных провинций, Шаньси и Хэнань. Правительство даже предпринимало отчаянные меры — приостанавливало выдачу принцессам разрешений на брак, — видимо, пытаясь притормозить вызывавшую тревогу скорость их размножения.
Однако минский Китай оставался большой страной, местами очень богатой, и должен был бы обеспечить правительство налоговыми поступлениями, потребными для финансирования его проектов. В период поздней династии Мин Китай, вероятно, был ведущим поставщиком в глобальной торговле предметами роскоши — особенно это касается керамики и тканей, фарфора и шелка, — привлекая в страну большое количество серебра из Нового Света и из Европы через португальцев, испанцев и голландцев, расположившихся по его окраинам. Хотя выгоды от такой торговли просачивались во все слои китайского общества — получение выносливых растений из Нового Света, особенно батата, часто становилось жизненно важным для тех, кто жил на беднейших, самых засушливых землях Китая, — именно меньшинство китайских городских торговцев больше всего наживалось на ней. По мере того как серебро все в большей степени становилось доминирующим средством платежей, делая ресурсы и рабочую силу гораздо мобильнее, сельское хозяйство — остававшееся прежним — уступало свои позиции городским промыслам и торговле. Поселки и города переживали бум, поскольку обеспеченные люди переводили свои капиталы из сельского хозяйства в промышленное производство: в ремесленное дело и переработку таких товарных культур, как сахарный тростник, хлопок и табак. Однако эта бурная и высокодоходная городская экономическая деятельность вела к серьезному обнищанию и дестабилизации сельского большинства Китая. Те, кто мог покинуть сельскую местность, так и делали: землевладельцев видели все реже, они переезжали в города; квалифицированные рабочие получали достойную заработную плату в городских мастерских; неквалифицированные ожидали найма на малооплачиваемую работу в промышленности. Почва уходила из-под ног китайских сельских общин, не способных перебраться в города: поскольку основные капиталы землевладельцев перемещались в крупные населенные пункты, их элита больше не вкладывала средства в такие общинные проекты, как ирригационные работы, крайне важные для выращивания риса. Для этой элиты сельские имения становились скорее дойной коровой — их крестьяне-арендаторы финансировали жизнь и деловые проекты в городах. Серебро, которое они производили, давало возможность богатеть финансовым посредникам вроде торговцев и ростовщиков, а не живой, работающей общине, поддерживавшей благосостояние каждого своего члена. Сельские доходы быстро падали: поскольку городская экономика процветала и цены росли, ценность сельских земель уменьшалась. По мере роста населения — чему способствовали завезенные из Нового Света культуры — сельские заработки тоже уменьшались.
Хоть это и пагубно сказывалось на простых людях, однако упадок сельских общин не обязательно вел к оскудению императорских закромов. В конечном счете денег в обороте было столько же (если не больше), как всегда, просто центр обогащения сместился из сельской местности в город. Между тем правительство не сумело должным образом приспособиться к новой реальности. Основатель династии Мин на своем горьком опыте познал ужасы сельской нищеты, потеряв всю свою родню во время голода и болезней. После того как он изгнал монголов, восстановление сельской экономики потребовало от него затраты значительных сил: ирригация, посадка лесов, заселение земель, подачки крестьянам в виде денежных поощрений и снижения налогового бремени (с 1371 по 1379 год площади обрабатываемых земель почти утроились). Однако китайские крестьяне в конечном итоге платили большую цену за прежнее сочувственное отношение к себе: внимание Хунъу к сельской экономике означало, что его преемники неизбежно станут смотреть на крестьян как на главный источник государственных доходов. В результате минская система налогообложения так и не смогла подстроиться к массированному уходу богатства в города и продолжала пытаться выжимать из сельской местности больше и больше: зерновые налоги и трудовая повинность для государственных проектов, или деньги, чтобы избежать трудовой мобилизации. Наиболее платежеспособные либо мигрировали в города, либо были освобождены от налогов. Правительство передало право пользования значительной частью доходов от освобождения от трудовой повинности местным ученым-землевладельцам — успешным соискателям государственных экзаменов на замещение должностей — и их окружению. Когда задача получения средств из сельской местности осложнилась из-за того, что и деньги, и люди уходили оттуда, государство стало направлять еще больше сил на изъятие своей доли налогов, перестав при этом уделять внимание другим важным, направленным на поддержку общины задачам, таким как общественные работы и правосудие.