Великая река. Другой берег
Шрифт:
– Ладно тебе, это не так уж плохо, – проговорила она примирительно. – Мы сперва разведём костёр, и ты посушишь одежду, а я погреюсь. А завтра дойдём до моего дома, там тепло и есть еда. Всё равно придётся предупредить родителей, куда я отправляюсь, – в конце концов, они меня вырастили и имеют некоторое право знать. Ты своих предупредить ни о чём не хочешь?
Варн хранил невозмутимое молчание. Ойкью вновь взялась за весло и скоро привела их в знакомую, окружённую тростником и рогозом заводь. Они вытащили лодку на берег, спрятали её в тростнике и развели костёр. Варн сушил одежду прямо на себе, наотрез отказавшись снимать свою несчастную рубашку
– Послушай, как поёт малиновка, – охваченная счастьем, сказала Ойкью, желая передать Варну часть своего чувства. – Как стеклянный ручеёк.
– Угу.
– Я могу так же, но только когда у меня очень хорошее настроение.
– Угу.
– Хочешь послушать?
В ответ раздалось неопределённое хлюпанье.
– Не кисни, скоро согреешься, и пойдём, – ободрила его Ойкью.
Варн почему-то не выглядел сильно обрадованным этим заявлением. Они погрелись ещё немного, затушили костёр и побрели вдоль берега туда, где исстари селились лодочники. Это была небольшая площадка у реки, со стороны озера окружённая ивняком, а со стороны леса спрятанная в густых зарослях бересклета и бузины, так что попасть сюда было не так уж легко.
Большую часть площадки занимали шалашики – лодочники на самом деле редко селились в гнёздах. Гнёзд, по правде сказать, было только три: два располагались в ветвях раскидистого дуба, далеко протягивающего ветви над площадкой, а ещё одно – гнездо Ойкью – в ветвях черёмухи.
Обычно на рассвете лодочники ложились спать, но в этот раз на площадке царило странное оживление. Похоже, лодочники тоже жгли костёр – чего прежде на памяти Ойкью никогда не случалось, потому что рядом с шалашиками это делать опасно.
– Что это с ними сегодня? – настороженно проговорила она вслух.
Однако Ойкью была не из тех, кто легко отступает, поэтому она без страха протащила упирающегося Варна через бересклет и, оказавшись на краю площадки, весело прокричала:
– Эй-эй! А вот и я! Неужели никто не скучал?
Фигуры в дождевиках обернулись. Глаза, смотревшие на Ойкью из-под капюшонов, были одинакового – болотного – цвета. Честно сказать, она до сих пор не совсем различала некоторых лодочников между собой.
Наконец тот из них, которого звали Арох, поднялся с земли и тихим шелестящим голосом, напоминающим шипение змеи, проговорил:
– Зачем ты теперь вернулась, Ойкью? Ты помешала естественному ходу вещей.
Ойкью понимала, о чём он говорит.
– Ну, раз я смогла помешать, не такой уж естественный этот ход, правда?
– Но от этого человека пахнет Другим берегом, – прошелестел Арох.
– Так и есть, но разве ты не говорил однажды то же самое мне? Раз он передумал, Дед не может его заставить, и моей вины здесь нет. К тому же он ведь не был на Другом берегу, и ему не надо платить за возвращение.
Арох колебался, Ойкью видела, как он хмурится. Она знала: Арох точно понимает её, но слишком уж боится Деда, чтобы сделать хоть что-то наперекор.
«Сейчас я узнаю, каков
– Даже если ты и права, Дед так не считает, – произнёс лодочник наконец. – Он потребует с тебя платы за возвращение и прерванный ритуал. Тебе лучше уйти от нас и скрыться. Он будет искать тебя.
Потом ещё один лодочник поднялся с земли и достал из складок своего одеяния маленькую деревянную дудочку. Это была Раф – Ойкью только по дудочке её и узнавала.
– Позвольте остаться хотя бы на один день. Мне и Варну. Мы уйдём с наступлением темноты.
– Нет, – печально, но твёрдо сказал Арох. – Дед вернётся сюда и найдёт тебя. Да ты и сама знаешь: тебе не место здесь, с нами. Уходи.
Для Раф эти слова прозвучали как сигнал – она поднесла дудочку к губам и заиграла. Ойкью тотчас ощутила нестерпимое желание как можно скорее уйти прочь – такой силой обладала эта музыка. Может быть, покинуть это место и правда было лучше всего для неё и Варна, но зачем же прогонять так грубо? Она уже готовилась позорно броситься бежать прочь, когда Варн рядом с ней вдруг засмеялся. Такого хохота Ойкью никак не ожидала от него услышать: с виду мальчик казался ей спокойным и тихим. Но он смеялся и смеялся, и она даже заволновалась: вдруг кто-нибудь из присутствующих пошутил, а она не заметила? И в этот миг что-то произошло. Качнулись, глубоко вздохнув, деревья, тёплый ветер налетел издалека, с верхушек крон с громкими криками сорвались птицы. Земля задрожала у Ойкью под ногами, а музыка – музыка Раф в этот миг совершенно утратила любую силу.
Варн отсмеялся. Раф тщетно пыталась извлечь из дудочки хоть звук.
– С ума сойти, – проговорил мальчик. – Ну у вас тут и музыка!
Лодочники повскакивали с мест, и глаза их стали совершенно дикими. Ойкью увидела ярость на личике Раф, наполовину скрытом воротником дождевика: та очень дорожила своей дудочкой. Арох с удивлением и злостью обернулся к Варну, будто впервые его заметил.
– Что ты такое сделал? – воскликнул он.
В следующий миг Арох запел. Это было тягучее, заунывное пение, почти совсем лишённое слов; он пел песню тоски и пошатывался, словно ощущал себя старой скрипучей дверью. Лодочники стали присоединяться к его голосу по одному, синхронно раскачиваясь из стороны в сторону. Варн смотрел на них с выражением ужаса и недоумения, и Ойкью поняла: какой бы силой ни обладали его эмоции, в этом волшебном поединке ему не стать победителем.
Она быстро схватила его за руку и потащила прочь, уводя подальше в лес. Мох скользил и пружинил под ногами, ветки хлестали по лицу, деревья мчались им навстречу, молчаливые и угрюмые. В спину им ещё нёсся тёплый ветер, призванный Варном, и оттого бежать было легче, чем обычно. Наконец они остановились, тяжело дыша.
– Слушай, а если ты заплачешь, что тогда? – спросила Ойкью Варна. – Случится наводнение? А если заскрипишь зубами – землетрясение?
Мальчик покачал головой:
– Было бы неплохо, вообще-то… Но силой обладает только смех.
– Слава дождю! – воскликнула Ойкью. – Хотя шутить придётся теперь поосторожнее… Но ты ведь специально это сделал, а? Я имею в виду, тебе не было так уж смешно.
– Если бы лес просыпался только оттого, что кому-то смешно, случилась бы катастрофа, – очень серьёзно проговорил Варн. – На самом деле в этот раз колдовство было довольно слабым.
Ойкью вспомнила, какой неискренний, сдавленный смех был у него, и пришла к выводу, что для хорошего колдовства, должно быть, требуется более значительное усилие.