Великая река. Другой берег
Шрифт:
– Подумать только! – она всё же никак не могла успокоиться. – У самого унылого человека в мире – волшебный смех!
– По-твоему, я унылый? – мальчик спросил это с таким непередаваемо печальным видом, что Ойкью не выдержала и расхохоталась сама.
Отсмеявшись, она с надеждой посмотрела наверх, но деревья так и не начали раскачиваться, а ветер оставался обычным ветром.
– Я так понимаю, тебя выставили, да? – уточнил Варн, мужественно переждав приступ веселья.
– Ага, – Ойкью кивнула и поняла вдруг, что это её совсем не печалит. – Всё-таки зря ты так с ними, они нас прогоняли не со зла. Надеюсь, Раф починит свою дудочку.
–
Ойкью хотела сказать ему, что с колдовством стоит быть поосторожнее, особенно когда дело касается лодочников, но решила приберечь нравоучения на потом.
– Тебе везёт сегодня, – проговорила она вместо этого. – Мы пойдём ко мне домой. Я имею в виду, в другой дом, где живут мои родители.
– О, – Варн посмотрел на Ойкью с надеждой. – И у них найдётся лишняя кровать?
– Вполне возможно, – сказала Ойкью неопределённо: она знала, очень важно сохранять ощущение непредсказуемости грядущего.
Семья
Ойкью пошла в маму, как и полагается душе вроде неё. Мама Ойкью была низенькая и беловолосая, и ещё у неё были такие же, как у Ойкью, маленькие белые рожки. Если не считать рожек, она выглядела совсем как человек; она и притворялась иногда человеком, когда ходила в ближайшую деревню ради веселья. Папа Ойкью… папа Ойкью оставался во всех смыслах очень неустойчивым. Неустойчивее всего был его рост: зимой он казался не выше мамы, а летом его голова обычно пряталась где-то в верхушках деревьев, и до него никак не получалось докричаться. Но мама всё равно кричала. В конце концов папа замечал её, и тогда они принимались ругаться. Ойкью в детстве это очень не любила, но потом поняла, что иначе родителям скучно. В одном доме с родителями Ойкью ещё жили бабушка – маленькая и беловолосая, как и мама, – и дедушка, серый и весь заросший мхом; говорят, среди его предков были настоящие северные тролли. Бабушка очень любила чем-нибудь угощать Ойкью, как часто бывает принято у бабушек, а дедушка любил ворчать и терпеть не мог, когда его заставляли куда-нибудь идти.
Их дом прятался в чаще леса, в достаточном отдалении от Дома-с-огнями, чтобы семья чувствовала себя спокойно. Ойкью, когда решила присоединиться к лодочникам, покинула это место и теперь впервые с тех пор возвращалась.
…Поэтому она весело прыгала с кочки на кочку, предчувствуя встречу с семьёй. Варн с сонным и тоскливым видом плёлся за ней, и ей было жутко интересно: всегда у него такое выражение лица или только тогда, когда он не выспался? Идти, однако, нужно было немного дальше, чем помнила Ойкью, вдобавок они чуточку сбились с пути, когда бежали, и в результате несколько часов бестолково проплутали по лесу. Так что к дому Варн и Ойкью приблизились в самый разгар дня.
День оказался прохладный и неприятно-пасмурный: то и дело принимался накрапывать мелкий дождик. Ойкью поняла, что уже близко, когда лес стал гуще; они с трудом продирались через кустарник и перепрыгивали через упавшие стволы. Вскоре из-за ветвей черёмухи и орешника показалась знакомая серая крыша, едва поросшая мхом. Они ускорили шаг, Ойкью почти бежала: она и не знала, что так соскучилась по дому.
– А твои родители, они тоже лодочники? – настороженно
– Нет, – ответила Ойкью, выпутывая из ветвей терновника дождевик.
– Я думал, лодочники – это народ, – удивлённо проговорил мальчик.
– Они и есть народ. А я к ним вроде как примкнула… Да дались они тебе! Смотри: ставни открыты!
Мама, как всегда, поняла, что Ойкью скоро вернётся, хоть та её и не предупреждала. Они обошли низкий заборчик из вбитых в землю колышков и по маленькой тропинке приблизились к крыльцу.
Их дом был не очень большой, двухэтажный, но без чердака; на коньке острой крыши сидела деревянная птица с человеческим лицом. Ставни, украшенные резными ромбиками и цветками вьюна, негромко поскрипывали на ветру, потому что их давно никто не чинил. Над дверью висела сухая веточка чертополоха, здесь же, под крыльцом, сушились маленькие связки трав. Ойкью взлетела по ступеням птицей, Варн, почуявший тепло, тоже почти бежал.
Ойкью подёргала сперва дверную ручку, а потом весело забарабанила в закрытую дверь своим особым стуком, который всегда узнавали, и скоро та отворилась – слишком скоро, чтобы Ойкью поверила, будто её не ждали.
– Мама! – воскликнула Ойкью и бросилась обнимать полненькую беловолосую женщину, вышедшую на крыльцо.
– Ну, ну, милая моя!
Её обняли в ответ, и мир стал спокойным и светлым, словно озеро в летний полдень.
– Куда ты пропала так надолго? – серебристые глаза мамы смотрели с укоризной. – Мы так скучали, Ойкью! Мы так волновались! Мы думали, вдруг…
– Ой, ну что со мной могло случиться? – Ойкью пренебрежительно фыркнула. – Смотри, кого я привела!
Мама выглянула из-за её плеча и уставилась на замершего в нерешительности Варна. Тот нервно пригладил рукой взъерошенные волосы и шмыгнул носом:
– Добрый день. Или, если вы спите днём, по-вашему это вечер?
– Доброе чем-бы-оно-ни-было, – оторопело проговорила мама и повернулась к Ойкью в ожидании объяснений.
– Это Варн, – просто сказала та, решив проявить такт и не заострять внимания на том, что мальчишка – ворон и носит рубашку из крапивы. – Я его спасла из лодки Деда, но это недорого будет стоить, если он заблудится в лесу.
– Вот как, – кивнула мама и обратилась к Варну: – Здравствуй, дорогой. Моё имя – Люсциния. Очень приятно познакомиться с тобой. Но заходите же скорее, солнце давно уже высоко!
– Да, мне тоже приятно. – Варн поспешно поднялся по ступеням, и было видно, что приятнее всего ему наконец оказаться в тепле.
До наступления ночи было ещё далеко, и в доме все, кроме мамы, спали. Ойкью решила, что это к лучшему: неизвестно, как переживут встречу с Варном домочадцы. Бабушка ещё, чего доброго, решит, что она, Ойкью, опять кому-то подсунула седмичник. Ойкью сняла дождевик и повесила на гвоздь.
Варн прошёл в их дом совершенно по-хозяйски, уселся на пол прямо перед очагом и протянул к огню руки – да что там! – почти сунул их в огонь. Вот тут Ойкью действительно поняла, что значит его «ничего не интересно».
– Мог бы хоть поблагодарить уже, – фыркнула она.
Ойкью вдруг вспомнила, что так и не дождалась даже простого «спасибо» за своевременное вмешательство.
– Я не просил мне помогать, – ровно отозвался Варн.
– Не просил! – воскликнула Ойкью. – Он не просил! От него пахло страхом, он весь дрожал и смотрел на Деда большими глазами! Не просил! Да весь твой вид молил о помощи, глупый мальчишка!