Великая русская революция, 1905–1921

Стейнберг Марк Ио?сифович

Фраза «твердая власть» звучала летом на каждом шагу, хотя в стране не было единства по вопросу о том, кто должен обладать такой властью и как ее следует использовать. Более того, даже в массовой печати нарастали разногласия в отношении природы кризиса и путей его разрешения. Среди левых, не принадлежавших к большевикам, и центристов многие видели персонификацию своей потребности в сильной власти, которая бы защищала революцию и ее цели, в Керенском. Например, на страницах «Газеты-копейки» Керенский быстро превращался из «лучшего представителя русской демократии» [176] в «любимца» революции, «нашего вождя» и «нашу совесть», яркое «солнце освобожденной России» и даже в ее буквального спасителя, чья «вера в свободу» позволит ему «донести свой крест до конца» [177] . Вокруг Керенского сложился политический «культ», носивший в себе отголоски традиционного идеала царя-батюшки и предвещавший культ Ленина. Сочувственно настроенные журналисты, отзываясь на уличные разговоры и поощряя их, прославляли Керенского как «героя», «рыцаря», «гения», «славу» и «солнце» революции и «русской свободы» [178] .

176

Газета-копейка. 5.07.1917. С. 1.

177

Обожание без палки (О Керенском) // Газета-копейка. 6.07.1917. С.3; Газета-копейка. 15.09.1917. С. 3.

178

Б. И. Колоницкий. Культ А. Ф. Керенского: образы революционной власти // Soviet and Post-Soviet Review, 24/1–2 (1997): 43–65; Orlando Figes and Boris Kolonitskii, Interpreting the Russian Revolution: The Language and Symbols of 1917 (New Haven and London, 1999), 76–89.

Разговоры о героях и спасителях свелись – особенно по мере того, как революция казалась все более уязвимой, – к разговорам о «врагах». «Враг» тоже было гибким понятием. Оно могло иметь несколько значений. Играть роль социального ярлыка, используемого, чтобы выделить всех богатых и

могущественных и упрекать их за это. Политического ярлыка, навешиваемого на тех, кто выступал против интересов простого народа. И морального ярлыка, бичующего элиты за корыстный эгоизм или простой люд за безответственность или недисциплинированность. Разумеется, в военное время «враг» ассоциировался с внешним врагом – Германией – и, соответственно, с изменой. В то время как многие консерваторы видели главных «внутренних врагов» в радикальных социалистах и евреях, большинство простых жителей страны считало главными «врагами народа» богатых и привилегированных [179] . Солдаты, писавшие 1 сентября в «Известия» (выше уже цитировались их обвинения в адрес буржуазии), повторяли то, что к началу осени 1917 г. говорили почти все: «Родина и революция в опасности! Как громовой набат [это] раздается по всей стране» [180] . К тому времени речь шла уже не о том, находятся ли революция и Россия в опасности, а лишь о том, кто в этом виноват и что следует делать.

179

Пример обиходного использования этого выражения см. в письме в Петроградский совет от крестьян Вятской губернии от 26.04.1917 в: Steinberg, Voices of Revolution, 131.

180

Резолюция солдатского комитета 92-го транспортного батальона, 1.09.1917. ГАРФ. Ф. 1244. Оп. 2. Д. 10. Л. 55–57.

Глава 4

Гражданская война

Большевики пришли к власти, не обладая четкими представлениями о революционном социалистическом государстве. С одной стороны, им были свойственны идеи демократического и освободительного характера об участии масс в политике, основанном на использовании желаний и энергии простых людей. Как указывал Ленин после возвращения в Петроград весной 1917 г., единственный способ спасения России от «краха и гибели» состоит в том, чтобы «внушить угнетенным и трудящимся доверие в свои силы», высвободить энергию, инициативу и решительность народа, который в этом мобилизованном состоянии способен творить «чудеса» [181] . Таким был идеал государства нового типа, государства-коммуны (Ленин ссылается на Парижскую коммуну 1871 г.), имеющего такие отличительные черты, как участие масс в управлении государством и «„государственный аппарат“ в один миллион человек», который будет служить не ради «крупного куша», а ради высоких идеалов [182] . Идеал государства-коммуны нашел отражение в официальном названии партии, в 1918 г. переименованной из Российской социал-демократической рабочей партии (большевиков) в Российскую коммунистическую партию (большевиков). В течение первых месяцев после прихода к власти Ленин регулярно призывал «товарищей трудящихся» как творцов истории помнить, «что вы сами теперь управляете государством», а потому им следовало самим браться «за дело снизу, никого не дожидаясь» [183] . Некоторые историки интерпретировали эти слова как проявления утилитаризма в лучшем случае и как обман в худшем случае – не более чем средство, согласно мнению Орландо Файджеса, для того чтобы «разрушить старую политическую систему и тем самым расчистить путь для установления диктатуры его собственной партии» [184] . Однако следует быть осторожными и не позволять, чтобы дальнейшие события заставили нас забыть о том, в какой степени многие большевики верили в эту уравнительную и всеобщую модель революционной власти.

181

Ленин. Запугивание народа буржуазными страхами // Правда. 4.05.1917. С. 1; Неминуемая катастрофа и безмерные обещания // Правда. 17.05.1917. С. 1; Удержат ли большевики государственную власть? // Просвещение. 14.10.1917 (эта работа была написана в конце сентября 1917 г.). Произведения Ленина доступны по адресу: <http://publ.lib.ru/ARCHIVES/L/LENIN_Vladimir_Il’ich/_Lenin_V.I._PSS5_.html> (последнее посещение 26.08.2016).

182

Из брошюры Ленина «Удержат ли большевики государственную власть?».

183

К населению, 5.11.1917 (напечатано 6.11.1917 в вечернем выпуске «Правды», С. 4); Как организовать соревнование? (24–27.12.1917, хотя эта работа осталась в то время неопубликованной); Очередные задачи советской власти (напечатано 28.04.1918 в «Правде»): В. И. Ленин. Избранные произведения в четырех томах. М., 1988. Т. 3. С. 24, 48, 165.

184

Orlando Figes, A People’s Tragedy: The Russian Revolution, 1891–1924 (Harmondsworth, 1996), 503. Такой же аргумент приводит и Ричард Пайпс: Richard Pipes, The Russian Revolution (New York, 1990).

Но это была лишь одна сторона большевистской идеологии государственной власти. Ленин был прав, утверждая, что большевики – «не анархисты».

Они верили в необходимость сильного вождя, дисциплины, принуждения и силы. «Диктатура», понимаемая и узаконенная как «диктатура пролетариата», представляла собой существенную часть большевистских представлений о том, как осуществить революцию и построить социалистическое общество. Большевики не скрывали того, что с целью удержать государственную власть и уничтожить своих врагов они были готовы к применению самых «драконовских мер» (выражение Ленина), включая массовые аресты, расстрелы на месте и террор. Причем, как предупреждал Ленин, эти меры должны были применяться не только к «богатым эксплуататорам», но и к «жуликам, тунеядцам и хулиганам», а также к тем, кто способствует «разложению» общества. Настала очередь большевиков осуждать «анархию» как угрозу для революции [185] . Впрочем, диктатура представляла собой нечто большее, чем необходимость. Она считалась и благом: пролетарская классовая война как война, нацеленная на уничтожение классовых различий, порождающих насилие и войны, являлась единственной «законной, справедливой и священной» войной в истории, как выразился Ленин в декабре 1917 г. [186] Тем не менее война остается войной.

185

Особ. см. работы Ленина «Как организовать соревнование?» (24–27.12.1917) и «Очередные задачи советской власти» (апрель 1917) в: Ленин. Избранные произведения. Т. 3. С. 48–55, 162–192.

186

См.: James Ryan, Lenin’s Terror: The Ideological Origins of Early Soviet State Terror (London, 2012), 86-8, 97-8. Ha p. 86, 98.

В первые месяцы своего существования новое советское правительство стремилось наделить простых людей властью и создать более справедливое (равноправное) общество, передавая советам административные полномочия на местах, поощряя крестьянскую революцию путем передачи всех сельскохозяйственных земель крестьянам [187] , принимая законы, требующие «рабочего контроля» в целях поддержки рабочего движения по участию в принятии решений, касающихся повседневной жизни предприятий [188] , поддерживая движение рядовых солдат путем наделения солдатских комитетов и советов всей полнотой власти «в пределах каждой войсковой части» при демократическом избрании всех офицеров [189] , поддерживая борьбу против доминирования русских в империи посредством отмены привилегий и ограничений, основанных на национальной или религиозной принадлежности, и декларации равенства и суверенности всех народов империи, включая право на самоопределение «вплоть до отделения и образования самостоятельного государства» [190] , упразднив юридические признаки классового неравенства, включая сословия, титулы и чины, и введя вместо них единое наименование «граждане» для всех жителей страны [191] , а также заменив все существующие судебные институты «судами, образуемыми на основании демократических выборов» [192] .

187

См.: James Bunyan and H. H. Fisher (eds), The Bolshevik Revolution, 1917–1918: Documents and Materials (Stanford, CA, 1961; 1st edn 1934), 124–132.

188

Проект положения о рабочем контроле, 26–27.10.1917 // Ленин. Избранные произведения . Т. 3. С. 15–16; Положение о рабочем контроле, 14.11.1917 // Известия. 16.11.1917. С. 6. См. обсуждение в: S. A. Smith, Red Petrograd: Revolution in the Factories, 1917–1918 (Cambridge, 1983), 209–16; David Mandel, The Petrograd Workers and the Soviet Seizure of Power (London, 1984), 364–378.

189

Декрет о выборном начале и об организации власти в армии//Известия. 17.12.1917. С. 5.

190

Декларация прав народов России, 2.11.1917//Известия. 3.11.1917. С. 4.

191

Декрет об уничтожении сословий и гражданских чинов, 10.11.1917 // Известия. 12.11.1917. С. 6.

192

Декрет Совнаркома о судебной реформе, 24.11.1917: Bunyan and Fisher, Bolshevik Revolution, 291–292.

В годы Гражданской войны большинство этих мер по радикальной демократизации общества было сочтено несвоевременными помехами для эффективной мобилизации и дисциплины в условиях чрезвычайной ситуации и по этой причине отменено. В то же время большевистское государственное строительство с самого начала отражало авторитарный аспект большевистской идеологии. Одним из его первых признаков стала готовность создать однопартийное советское правительство перед лицом широко распространенного убеждения в том, что лозунг «Вся власть Советам!» подразумевает власть объединенных представителей «демократии». Впрочем, однопартийное правление не являлось ни сиюминутным, ни абсолютным принципом. По ряду практических причин, включая нехватку квалифицированного персонала для многих

государственных учреждений, в состав нового советского правительства были включены неболыпевики. Для этого имелись и политические причины – в первую очередь давление со стороны рабочих и солдатских комитетов, а также общенационального профсоюза железнодорожников (угрожавшего всероссийской забастовкой в случае невыполнения этого требования), независимых левых социалистов и несогласных большевиков. Наиболее видными фигурами из числа последних были члены большевистского ЦК Григорий Зиновьев и Лев Каменев, публично критиковавшие однопартийное правительство по той причине, что оно противоречит воле большинства рабочих и солдат, защитить его можно лишь путем «политического террора» и его создание наверняка приведет «к разгрому революции и страны» [193] . В декабре 1917 г. Ленин согласился включить в состав кабинета (Совет народных комиссаров, или Совнарком) несколько левых эсеров (представителей фракции, отколовшейся от Партии социалистов-революционеров). Но это продолжалось недолго. Уже через несколько месяцев левые эсеры, вошедшие в правительство в надежде оказывать влияние на большевистскую политику, покинули его будучи крайне разочарованы заключением мирного договора с Германией (против которого они выступали). В последующие месяцы непрерывная критика большевистского авторитаризма со стороны левых эсеров – в мае 1918 г. один из их вождей в досаде назвал Ленина «бешеным диктатором» – и раздражение большевиков, вызванное постоянным вмешательством со стороны левоэсеровских активистов, привели к решительному разрыву. После того как один из членов партии левых эсеров убил германского посла – этот акт подавался как составная часть «восстания» против советской власти, – большевики изгнали левых эсеров из всех органов власти и обрушили суровые репрессии на левоэсеровскую партию и ее членов. Тем самым была окончательно установлена однопартийная власть, которая оказалась весьма долговечной [194] .

193

Новая жизнь. 29.10.1917. С. 1; 30.10.1917. С. 2; Mandel, Petrograd Workers, 323-42; Figes, A People's Tragedy, 496; Известия. 5.11.1917. C.4.

194

Alexander Rabinowitch, TheBolsheviks in Power: The First Tear of Soviet Rule in Petrograd (Bloomington, IN, 2007), 260–309 (слова о Ленине приводятся на с. 271).

Решение распустить долгожданное и уже давно идеализировавшееся Учредительное собрание рассматривалось многими как особенно тревожный признак большевистского авторитаризма. Итоги этих выборов, прошедших в ноябре, были революционными – подавляющее большинство россиян в ходе открытого и демократического голосования избрали социалистический путь в будущее: Партия социалистов-революционеров получила 38 % общего числа голосов (46 %, если учитывать отдельных украинских эсеров), большевики – 24 %? меньшевики – 3 %, и еще 3 % досталось прочим социалистическим партиям, что дало социалистам ошеломляющее преимущество (пусть и чисто формальное) в три четверти всех голосов. Нерусским националистическим партиям, включая склоняющиеся к социализму, досталось около 8 % голосов. Либеральная Кадетская (Конституционно-демократическая) партия получила менее 5 % голосов. На долю прочих несоциалистических партий (включая правых и консерваторов) остались ничтожные 3 % голосов. Большевики привлекли на свою сторону солидную долю – четверть – всех избирателей страны, причем особенно активно за них голосовали в городах, в армии и в северном промышленном районе: справедливости ради следует сказать, что большевики действительно были партией рабочего класса и доказали это на деле [195] .

195

Oliver Н. Radkey, Russia Goes to the Polls: The Election to the All-Russian Constituent Assembly, 1917, rev. edn (Ithaca, NY, 1989); Bunyan and Fisher, Bolshevik Revolution, 347–348; Новая жизнь. 16.11.1917. С. 4. См. также: Pipes, Russian Revolution, 541–543.

Вместе с тем итоги выборов не оправдывали претензий большевиков на ведущую роль в правительстве, хотя едва ли стоило ожидать, что они добровольно уйдут в отставку. Даже после того, как Ленин в первый день советской власти подтвердил, что выборы будут проведены, как и запланировано, 12 ноября [196] , внимательные читатели работ Ленина могли заметить раздававшиеся уже тогда предупреждения в отношении «конституционных иллюзий» и заявление о том, что вопрос «о ходе и исходе классовой борьбы» важнее, чем Конституционное собрание [197] . Уже после выборов на основе этих аргументов была развернута полномасштабная публичная кампания против превращения Учредительного собрания в «фетиш»: утверждалось, что избирательные списки устарели (в первую очередь из-за того, что уже после их составления была сформирована партия левых эсеров), что с момента выборов «народная воля» еще сильнее сместилась влево, что советы представляют собой «высшую форму демократизма», в силу чего любое правительство, созданное Учредительным собранием, станет шагом назад, и что большая вероятность гражданской войны требует принятия чрезвычайных мер. В идеологическом плане важнейшим доводом против Учредительного собрания служил исторический аргумент о классовой борьбе, гласивший, что критерием легитимности парламента должны служить не электоральные формальности, а его позиция в исторической борьбе, зависящая от той степени, в которой он будет «творить волю трудящихся, служить их интересам и отстаивать их завоевания». Придя к выводу, что Учредительное собрание, несмотря на подавляющее большинство социалистов в его составе, наверняка провалит этот исторический тест, большевики утверждали, что у них нет выбора: логика истории и классовой борьбы «заставляла» их распустить контрреволюционное Учредительное собрание, что они и сделали на его первом заседании в январе [198] . Впрочем, не следует забывать о том, что ряд видных умеренных большевиков выступил против этого шага, в то время как большинство левых эсеров одобрило разгон Учредительного собрания.

196

Постановление Правительства о созыве Учредительного Собрания в назначенный срок, 27.10.1917 //Известия. 28.10.1917. С. 2.

197

Ленин. О конституционных иллюзиях (26.07.1917, первоначально напечатано в: Рабочий и солдат. 4.08.1917 и 5.08.1917): В. И. Ленин. Сочинения. М., 1955- Т. XXV. С. 174–187. См. также: Robert Service, Lenin: A Political Life, ii (Bloomington, IN, 1991), 227–228.

198

Тезисы об Учредительном собрании //Правда. 26.12.1917. С.3; Известия. 2.12.1917. С. 1; Правда. 6.12.1917. С. 2; Bunyan and Fisher, Bolshevik Revolution, 361–362; Известия. 6.12.1917. С. 6.

Большевики начали подвергать гонениям оппозиционную прессу еще до этой решительной расправы с демократическим органом, который в глазах большинства русских социалистов и либералов уже давно был «Святым Граалем» демократической революции. Изданный в конце октября Декрет о печати требовал закрытия множества газет (включая либеральные и социалистические), которые могли подстрекать к «сопротивлению или неповиновению», сеять «смуту путем явно клеветнического извращения фактов» или просто «отравлять умы и вносить смуту в сознание масс» [199] . В конце ноября главная несоциалистическая партия – Конституционно-демократическая, формально известная как Партия народной свободы, – была объявлена вне закона как партия «врагов народа», ее вожди арестованы, а над всеми ее рядовыми членами был учрежден надзор [200] . В то время как немногие большевики, оставшиеся среди руководства Совета – в первую очередь левые эсеры, и в частности Исаак Штейнберг, – критиковали этот указ, Лев Троцкий якобы называл это всего лишь «мягким террором» по сравнению с тем, что очень скоро станет необходимо вследствие обострения классовой борьбы: «Не крепость, а гильотина будет для наших врагов» [201] . В декабре правительство учредило Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем, известную как ВЧК или просто ЧК («чека») – тайную полицию, призванную раскрывать и подавлять контрреволюционное сопротивление [202] . Как сообщает историк Александр Рабинович, одним из мотивов для создания ЧК была потребность в учреждении, которое бы оградило большевиков от помех со стороны левых эсеров именно в тот момент, когда их пригласили в правительство в качестве партнеров по коалиции: как объяснял во внутреннем докладе один из руководителей ЧК, левые эсеры «сильно затрудняли борьбу с контрреволюцией, настаивая на соблюдении своей „всеобщей“ морали и гуманизма и сопротивляясь введению ограничений на право контрреволюционеров пользоваться свободой слова и свободой печати» [203] .

199

Декрет о печати //Известия. 28.10.1917. С. 2.

200

Известия. 29.11.1917. C.1.

201

Дело народа. 3.12.1917. С. 4; Bunyan and Fisher, Bolshevik Revolution, 361-2; Новая жизнь. 3.12.1917. С. 2.

202

Bunyan and Fisher, Bolshevik Revolution, 297-8; Правда. 18.12.1917. C.2.

203

Из доклада Мартына Лациса 1922 г., цит. по: Rabinowitch, The Bolsheviks in Power, 83.

Гражданская война как общенациональный военный конфликт между «красными» и «белыми» всерьез развернулась летом 1918 г. Во многих отношениях, особенно в плане ее восприятия современниками, Гражданская война представляла собой продолжение истории государственного насилия, берущего начало в 1914 г. Советское государство только что сумело выйти из войны с Германией, в марте подписав «крайне обременительный и унизительный мирный договор» (по оценке самой партии), хотя меньшинство в партийном руководстве стояло на том, что принципы международной классовой борьбы требуют отвергнуть его условия и продолжать борьбу против империализма и капитализма хотя бы партизанскими методами, если армия развалилась, а войска на фронте полностью «деморализованы» [204] . «Передышка», которую должен был принести этот мир, продолжалась всего несколько месяцев. Затем началась продолжительная война между белыми армиями (под которыми понимается конфедерация антибольшевистских сил во главе с бывшими царскими офицерами, которая начала складываться в начале 1918 г.) и Красной армией (созданной в середине 1918 г. усилиями Троцкого как народного комиссара по военным делам).

204

Из стенограммы VII съезда большевистской партии, 8.03.1918: Bunyan and Fisher, Bolshevik Revolution, 527–9.