Великая Война и Февральская Революция 1914-1917 годов
Шрифт:
Императрица в костюме сестры милосердия то у детей, то у Ани. Она руководит всем и сама ухаживает за больными.
Царица настолько занята больными, что даже не смогла лично выслушать генерала Гротена, который ездил к Протопопову за новостями. Царица поручила выслушать генерала своей подруге Лили Ден.
Протопопов прислал письмо, что вчера положение было хуже, сегодня лучше, произведены хорошие аресты, "Главные вожаки и Лелянов привлечены к ответственности за речи в Городской Думе. Что вечером министры совещались о принятии на завтра энергичных мер и что все они надеются что завтра (т. е. в понедельник. А. С.) все будет спокойно".
Так легкомысленно лгал и успокаивал Императрицу Протопопов, а ведь Царица сообщала эти сведения Государю, принимая
После завтрака Императрица была с Марией Николаевной у Знамения. Проехали на могилу Распутина. Над ней уже был довольно высокий сруб. А. А. Вырубова строила часовню. Проехали в дер. Александровку, поговорили с Месоедовым-Ивановым, с Хвощинским и другими офицерами. Вернувшись во дворец, Царица обошла больных. У всех жар увеличился. Корь в разгаре. Царица написала письмо Государю, Ее Величество сообщила все успокоительные сведения, что прислал Протопопов. Написала, как молилась у могилы Распутина и послала кусочек дерева с его могилы, где стояла на коленях.
"...Мне кажется, все будет хорошо, - писала Царица - солнце светит так ярко и я ощущала такое спокойствие и мир на его дорогой могиле. Он умер, чтобы спасти нас."... В таком безмятежном настроении Царица приняла после отправки письма Н. Ф. Бурдукова. Он еще накануне просил срочного приема. Ему было назначено на сегодня. Хорошо осведомленный о происходящем, Бурдуков решил предостеречь Царицу. Он не был связан служебной дисциплиной. Он журналист. Писать Вырубовой нельзя - больна. Расстроенный, не переменив даже обычного серого костюма, прошел он на этот раз как-то необычно просто во дворец. У ворот даже не сделали обычного опроса. Видна растерянность. Во дворце мертвенно тихо. Неприятно.
Его провели в салон. Вышла Императрица в костюме сестры милосердия. Подала руку, предложила сесть. Царица как будто опустилась, постарела, поседела.
Волнуясь, Бурдуков изобразил положение в столице как безнадежное, катастрофическое. Царица слушала спокойно и сказала, что она ждет доклада от графа Бенкендорфа. Бурдуков упрашивал уехать с детьми куда угодно, но уехать. Царица спокойно отвечала, что она при больных. Она сейчас сестра милосердия. Она одна должна бегать от одной больной к другой. Казалось, что слезы блестели на глазах Царицы, но она старалась быть спокойной. Бурдуков пытался продолжать, но Императрица поднялась. С гордостью она твердым голосом сказала:
– "Я верю в русский народ. Верю в его здравый смысл. В его любовь и преданность Государю. Все пройдет, и все будет хорошо".
Аудиенция окончена. Поцеловав руку Ее Величества, Бурдуков покинул дворец. Он был подавлен.
Однако, к вечеру, оптимизм Царицы был поколеблен. В полночь Царица послала первую тревожную телеграмму Государю, которую оканчивала словами: - "Очень беспокоюсь относительно города".
Переговорить с генералом Воейковым, который был в Ставке можно было только с его квартиры, по прямому проводу, из его кабинета. Я пошел туда. Оказалось, что жена генерала в Петрограде, на квартире родителей. В Царском на квартире только дежурный жандарм Кургузкин. Кургузкин знал меня давно. Я разъяснил ему необходимость переговорить с генералом и просил допустить меня до телефона. Кургузкин, понимая, что делается, просил меня располагать телефоном. Когда я добился Могилева и вызвал к телефону ген. Воейкова, мне ответили, что генерал пьет чай с Его Величеством и по окончании вызовет меня к телефону.
Через полчаса мы уже разговаривали. Поздоровавшись, я начал с того, что просил генерала обратить внимание на то, что я, Ялтинский Градоначальник, позволил себе забраться в его кабинет в его частной квартире, что жандарм Кургузкин пропустила меня к телефону. Это одно, говорил я, показывает насколько тревожно здесь положение. Я передал генералу о положении в Петрограде и о том, что Департамент хвастается произведенными арестами. Я высказал мнение, что Департамент не знает, что в действительности происходит; что Думу надо распустить, волнения подавлять вооруженною силою, но прибавлял я, для этого
Приезжайте Ваше Превосходительство скорое, приезжайте, приезжайте. Генерал Воейков любезно поблагодарил меня за информацию и мы распрощались.
Поблагодарив Кургузкина, я вернулся к генералу В. Сели за обед. Все были в хорошем настроении. Спокойствие царило в Царском Селе.
Вернувшись около десяти часов в Петрограде, я не нашел своего автомобиля. Кругом вокзала тревога. Один генерал забрал меня и нескольких дам, за которыми тоже не выехали их моторы, и довез меня к графу И. И. Воронцову, что состоял при В. К. Михаиле Александровиче. В. Князь был в Петрограде. Граф и его красавица жена были встревожены. У них было несколько офицеров. Офицеры бранили ген. Хабалова и жаловались на полный хаос в городе.
Злобой дня был бунт в 4 роте запасного батальона Л.-Гв. Павловского полка. Запасный батальон того полка, как и все, был переполнен выше предела. Солдаты спали на нарах в несколько ярусов. Офицеры были или больные эвакуированные кадровые или молодые неопытные прапорщики, только что выпущенные с курсов, не пользовавшиеся никаким авторитетом у солдат. Вообще же число офицеров не соответствовало числу солдат и о каком-либо нравственном влиянии офицеров не приходилось говорить. Переполненные помещения, спертый воздух, часто плохая пища от интендантства, все это уже давно разлагающе действовало на запасных солдат, а систематического военного воспитания им не давалось по недостатку кадровых офицеров. На этот большой дефект высшее Петроградское начальство не обращало внимания.
Отлично в полку была поставлена учебная команда Чистякова. 4-ая рота Запасного батальона состояла из выздоравливающих солдат. Многие из них были испорчены госпитальным дамским режимом. Рота помещалась в помещении придворного конюшенного ведомства. Настроение роты уже давно заставляло желать лучшего. Часов около четырех, в роту пробралось несколько рабочих агитаторов. Они жаловались, что учебная команда Павловцев стреляет по народу. Просили заступиться, помочь; ведь, братцы, мы - свои. За что же. Здесь не война. Рота заволновалась. Около шести часов несколько десятков разобрали винтовки и толпой повалили на улицу. Офицеров не было. На Екатерининском Канале им загородила путь конная полиция. Началась перестрелка. Было дано знать в казармы Преображенского полка на Миллионной улице. Появившийся взвод Преображенцев загнал Павловцев в казармы. Явились офицеры. Командир батальона полковник Экстен стал усовещивать, но его кто-то ранил в голову, говорят из толпы. Это как бы образумило солдат. Бросились на помощь полковнику. Вскоре рота выдала 19 главных зачинщиков беспорядка. Но 21 человек скрылись с винтовками. Зачинщиков арестовали и отправили в крепость.
Слух о бунте облетел все казармы. Пошли разговоры. Полиция была возмущена, что войска не только не поморгают, а сами устраивают волнения.
Министр Протопопов продолжал верить, что Хабалов подавит беспорядки. В тот вечер министр обедал у Дир. Деп. Полиции Васильева. К концу обеда туда был вызван с докладом Нач. О. О. генерал Глобачев. Последний, наконец, понял, что у нас началась революция. Вчера поздно вечером один из его отличных сотрудников, сообщил ему:
– "Так как воинские части не препятствовали толпе, а в некоторых случаях даже принимали меры к парализованию начинаний полиции, то масса получила уверенность в своей безнаказанности и ныне, после двух дней беспрепятственного хождения по улицам, когда революционнее круги выдвинули лозунги: "Долой войну" и "Долой самодержавие", народ уверился в мысли, что началась революция, что успех за массами, что власть бессильна подавить движение в силу того, что воинские части на ее стороне, что решительная победа близка, т. к. воинские части не сегодня-завтра выступят открыто на сторону революционных сил, что начавшееся движение уже не стихнет, а будет без перерыва расти до полной победы и государственного переворота"...