Великие императоры времени
Шрифт:
– А ну, отвечай, когда спрашиваем, - снова сурово к ней обращаемся.
– Кто вы такие, чтоб речи со мной держать?
– криво усмехается Геродот, - то Богу только под силу, да еще лишь единицам из вас, под его опекой состоящих. А все вы срамота одна, голытьба. Мало я вас по свету пустил голышом в нитках одних. Надо было больше того сотворить, чтоб вовек только
одни побогаче и жили. Я в том числе состою и состоять буду, когда выйду отсюда. Ничем меня не исправить. Я свое дело знаю.
– Хватит трилогию разводить, - сурово
– Ой, не делай того, Бог, - просит душа та пощады, - отвечу на все, что они спросят. Это я так, для усладу своего отвечаю.
– Говори правду, а не то, точно в колесо запущу, -говорит Бог и вновь чуть поодаль отходит.
– Что знать хотите?
– сразу меняется голое той души и поведение.
– Хотим правду знать о тебе и о том, что творилось.
– Так слушайте, - просто душа та отвечает и речь свою начинает вести, вначале только упреждая, - не стойте, на ногах правды нет. Долог мой рассказ будет, аж ноги заболеть могут.
– Где ж садиться тут?
– спрашиваем мы и место какое оглядаем.
– А так, друг на друга и возлагайтесь, - говорит открыто душа и заливается громким адским смехом.
– А ну, прекрати, - Бог говорит той душе и что-то из-под своей одежды достает.
Вмиг та душа изменяется и становится кроткой и вежливой, как струна вытягивается и человеческие черты обретает воочию.
Высокий лоб появляется, нос крючковатый, ноги худые и длинные, и лицо длинное, словно лошадиное, проступает. Не совсем приятно на то глядеть, но Бог велит нам так.
– Держите его взглядом своим и обо всем спрашивайте. Я же пока в одно место другое схожу. Надо кое-что мне проверить.
Так мы и поступаем, и вопросы задавать начинаем.
– Расскажи о жизни своей. Кто ты, откуда родом и как на троне том великом оказался?
– Геродот я, - душа та отвечает, - ранее Анимастидом прозывался. Но то уже забыто давно и даже памятью моей стерто. Только Бог вот и помнит. А назвался я Геродотом потому, что любил всякие рассказы сочинять, песни возводить и людей до нитки обирать. Бывало, так заговорю кому зубы, что он без рубахи нательной и останется. Тогда, нить ему в руки даю и говорю так:
«Иди, раб божий. Нить - то одежда твоя. Ею укрывайся и ничего не бойся».
Так вот и ходили они, пока заговор мой не пройдет и кто из люда какого его не опросит, пред тем хорошо потряся.
Имя мое сложено из нескольких частей, как раз детство мое и обозначающих. Сами догадайтесь, что и как, а я разговор продолжу.
По молодости служил я царю Анимеду. Это в Греции возле Афин состояло. Родом из древнего племени гойев состою. Был когда-то мой дед шаманом, отец также дело то продолжил, да и я вот так обернулся. Прослыхав, что в городе одном наместник римский умер, я туда поспешил, чтоб место то занять. Люди тогда клич такой создали. Кто достоин будет - тот и место то заполучит. Римлянин Крит всем тем делом
А был тот город древний, Спартой именующийся. Как раз недалеко от Афин он и состоял. Пришел я туда и вмиг в единоборство по лживости ума вступил. Надобно было что-то сотворить такое, чтобы царю тому критскому понравилось.Вот тогда и прибег я к тому,что уже сказал. На глазах у всех без ничего зубы одному заговорил, да так голым с ниткой по миру пустил. Обошел он весь круг людей. Многие смеялись над ним и пальцем тыкали. Но того оказалось мало. И другие могли то же сотворить, хотя и в меньшей степени.
Потому, царь Крит решил другое изведать. Дал он задание каждому, чтобы придумали мы вымысел какой, от которого все смехом исходить будут и за животы от боли хвататься. Тут-то я и блеснул своим мастерством и царю, как говорят, угодил. Но и этого оказалось мало.
Царь дал новое задание мне, да еще трем, что остались. Велел он на ночь засеять поле небольшое, а на утро собрать по крупинке все зерна, что по нему рассыпаны.
«Так, - говорил, - я ваше трудолюбие проверю».
В общем, поделили участки те и делом занялись. Думал, я думал и, наконец, мысль мне в голову сошла. Засеяв все то, не стал я долго ждать, а сразу на поиск его хватился. Стал разрывать землю руками и по зерну в рот, словно в кладовую, складывать. Увидали то другие и, как я, поступили. Рассердился я на них, но поделать ничего не мог. Тогда, остановился и вновь в мысль окинулся. Долго думал я и в конце концов, добился своего.
Решил я использовать голубей для того. Собрал их немного и на поле то пустил. Кто наедался из них и дело то бросал, то сажал их в клеть небольшую. Другие усмотрели то, но не поняли, что я хочу этим сотворить, да так и продолжали по земле рыскать, до ночи и до утра. Голуби же мои быстро с делом справились и все в клети той расположились.
Ночь наступила, я голубей тех распотрошил и зерно собрал все воедино. А наутро предстали мы все пред царем.
Каждый нес свою долю и Криту тому показывал. Удивился он, когда я ему свою долю принес. Наибольше всех у меня было. Думали, что я припрятал, и царь уж хотел голову мне отрубить, но тут люди вступились, сказав, что я голубями их собрал. Понравилось то царю, и так я опосля стал небольшим правителем города того Спарта.
Но недолго пришлось мне там править. Вскоре царь Крит позвал меня к себе и велел при нем оставаться, советом помагать и дело какое делать.
В Спарте же другого поставили, уже из тех, кто со мною тогда состязался. Были и для них состязания небольшие, которые царь тот придумал.
Я же в том не участвовал, а только наблюдал. Вначале мне не понравилось то, что я к царю тому, как в слуги подался. Но по времени, сильно мы с ним сдружились и были яко отец и сын по возрасту, а в дружбе, словно братья родные. Так вот года мои молодые и шли.