Великие неудачники. Все напасти и промахи кумиров
Шрифт:
К августу 1913 года, на финальной стадии, стройка обошлась ему в восемьдесят тысяч долларов. Нешуточные деньги по тому времени, гораздо больше нынешних миллионов. Джек Лондон вложил в дом все свои средства, которыми его одарил гений писателя.
Тринадцатый год стал для него роковым. Именно в 1913 году он стал самым высокооплачиваемым беллетристом, обогнавшим по заработкам самого несравненного Киплинга. В этот период своей бурной жизни писатель влез в чудовищные долги. Каждый месяц ему приходилось выплачивать проценты с пугающим рядом
И вот его мечта безжалостно сгорала, превращалась в пепел, в прах.
Джек Лондон глядел на пожарище.
По лицу его текли слезы.
Замок, несомненно, кто-то поджег – он загорелся весь сразу. Если бы пожар начался в одной комнате, стены из особого красного камня помешали ему так стремительно распространиться.
Четыре дня Джек пролежал в постели, мало чем отличаясь от мертвеца. Его мучило отвращение к людям. Поджог совершил кто-то из тех, кого он по-братски приютил. Дал не только пищу, но и одежду, кров, карманные деньги…
Как страшно потерять любовь и доверие к близким.
Что теперь делать? Восстанавливать Дом Волка? На какие деньги? Его долг на тот момент составлял 100 тысяч долларов. Немыслимые деньги по тем временам, когда миллиардеров и в помине не было, а миллионер считался феерически состоятельным человеком. Значит, нужно засучить рукава, писать и писать. Как в молодости. Давая мозгу лишь три часа сна. Взбадривая себя чаем и крепкими сигаретами.
Однако что-то в его сердце в ту проклятую ночь сгорело, погибло безвозвратно.
Лондону нужно было хоть одно доброе слово, жест участия. Он пишет своей тринадцатилетней дочери Джоан, умоляя ее приехать. Девочка жила с матерью, Джек уже несколько лет был в разводе.
Дочка на письмо не отвечает.
Джек пишет второе. В нем уже скорбные слова: «Неужели я для тебя – бесплатный талон на обед? Любишь ли ты меня вообще? Я болен – ты молчишь. Погиб мой дом – у тебя не нашлось ни одного слова».
Джоан отозвалась сухо, мол, встречаться им незачем.
Окруженный родственниками и друзьями, один из которых поджег его Дом, имея сонм поклонников, рассеянных по всему свету, он чувствовал себя неописуемо одиноким.
А ведь именно этот проклятый год, 1913-й, оказался для писателя самым плодотворным. Его творческий расцвет, а вместе с ним и его слава достигли зенита. В самых престижных журналах США вышли четыре романа. В издательском мире Джека рассматривали уже не как человека, а как безостановочный конвейер Форда.
Чтобы хоть как-то заглушить душевную боль, Лондон с головой погружается в работу. Он пишет свой восьмой и последний крупный роман – «Межзвездный скиталец». Нельзя без содрогания читать строки, где описываются муки заключенных, скрученных смирительными рубашками, загнанных в узилище, подобное бетонному гробу.
Джек чувствовал, что личная его катастрофа совсем рядом.
В мае 1914 года США и Мексика стоят на грани войны. Штаты высылают линейные корабли с приказом занять
Но война не разразилась. Почти два месяца он провел в погоне за новостями, а досталась ему только жестокая дизентерия.
Истерзанный недугом, бледный и ослабший, он вернулся домой.
А тут еще редактор отказывается печатать его мексиканские рассказы, считая, что читатель и так ими сыт по горло.
По свидетельству очевидцев, у Джека участились периоды страшной депрессии. Воля к жизни покидала его.
Ему все труднее удается выжимать из себя ежедневно по тысяче слов. Так он приучил себя работать с молодости. Он еще верит в свою звезду и обещает издателю: «Моя новая вещь будет ни на что не похожа. История мировой литературы не знает ничего подобного».
Мог ли он писать иначе? Ему позарез нужны деньги. Кредиторы хватали за глотку. Требовали изобильной кормежки и привольного житья сотни приживал, которые уже много лет роились вокруг Джека.
А мозг писателя, этот мощный механизм, создавший сорок одну книгу за 14 лет, начинает терять волчью хватку.
Он опять мечтает увидеть свою любимую дочку Джоан. Посылает ей умоляющее письмо. Просит приехать к нему, погостить хоть несколько дней.
Дочь отвечает ему категорическим отказом: «Отношения наши закончены. Больше мне не пиши».
И Джек запивает. Он пил и раньше, но понемногу. Теперь он опустошал несколько бутылок виски за день. Стал раздражительным. А гнев свой срывал на ближних.
С глаз его будто спала пелена. Попрошайки-приятели ему просто морочили голову. До него дошли слова одного из них: «Денежки Джеку достаются слишком легко. Надо помочь ему их истратить».
Лондон уже не затевал, как в былые годы, потешные игры, не ездил по холмам своего ранчо верхом. Глаза его померкли. Теперь он вступал в полемику не для того, чтобы насладиться интеллектуальной дуэлью, а для того, чтобы непременно переспорить оппонента, оказаться правым.
И колоколом гудело в мозгах: «Писать! Чтобы спастись, я должен писать!»
И тут происходит самое страшное. Сам процесс писания ему становится отвратительным.
«Если бы не нужда, – сообщал Лондон приятелю, – я бы больше не выжал из себя ни строчки».
И еще накатило жуткое, наследственное. Когда-нибудь мозг его под тяжким неустранимым гнетом не выдержит. Мать его ненормальна.
«Что бы ни случилось, умоляю, не отправляйте меня в сумасшедший дом!» – просит он близких.
И пьет без конца.
Он стал совершенно другим. По словам его родственницы, «он разжирел, у него отекли и распухли лодыжки, лицо обрюзгло. Он, всегда имевший столь мальчишеский вид, теперь выглядел много старше своих лет – угрюмый, больной, подавленный. Утратив остатки душевного равновесия, он безвольно плыл по течению».