Великие пророки и мыслители. Нравственные учения от Моисея до наших дней
Шрифт:
Сыновняя почтительность устанавливает взаимность в отношениях между неравными людьми по оси времени (почести, которые сын оказывает отцу, возвращаются к нему через его собственных детей). Ту же функцию выравнивания человеческих отношений, но теперь уже по горизонтали человеческих отношений, в социальном пространстве, выполняет концепция исправления имен, суть которой выражает следующая формула Конфуция: Правитель должен быть правителем, чиновник — чиновником, отец — отцом, сын — сыном» (XII, 11). Если названия не соответствуют сути, то и со словами неблагополучно. Если со словами неблагополучно, то и дела не будут ладиться. А когда дела не ладятся, то Правила и музыка недейственны. Если Правила и музыка недейственны, то наказания не достигают своей истинной цели. А когда наказания не достигает своей истинной цели, то народ не знает, как с пользой распорядиться силой своих рук и ног. Поэтому благородный муж, вводя названия, должен произносить их правильно, а то, что произносит, непременно осуществлять» (XIII, 3). Исправление имен — требование ответственного общественного поведения, являющегося условием кооперирования (обмена) деятельностей
Люди различаются между собой по социальному статусу и месту, которое они занимают в системе общественного разделения труда, этим в растущей мере определяется своеобразие их человеческого облика: «Природные качества сближают людей, а приобретенные привычки — отдаляют» (XVII, 2). Для того чтобы у человека, принадлежащего к определенному сословию и выполняющего определенную функцию, установились достойные отношения с другими людьми, он должен достойно отнестись к самому себе — быть на уровне собственного общественного предназначения. Взаимность отношений в обществе реализуется в процессе обмена различными деятельностями. Богатство совместной жизни складывается из разнообразия индивидуальных позиций и деятельностей, каждый индивид поэтому должен быть прежде всего равен самому себе, своему особому общественному положению.
Исправление имен можно считать конфуцианской версией того, что в традиции европейской этики выступает как требование честного выполнения семейного и профессионально-общественного долга. Если люди выдают себя не за тех, кем они в действительности являются, если слова их лживы, а дела не соответствуют ожиданиям, которые сопряжены с выполняемыми ими функциями, то в отношениях между ними согласие сменяется смутой, Общественная жизнь оказывается недоступной для рационального понимания и упорядочения. Исправление имен — необходимое условие исправления отношений. Оно является мерой ответственного отношения к слову.
С точки зрения Конфуция, более высокое положение в человеческой и социальной иерархии должно быть гарантировано более высоким уровнем нравственных обязанностей и культурного развития. Низы должны быть преданы, послушны верхам, верхи — великодушны по отношению к низам. Великодушие верхов (как, впрочем, и преданность низов) — это и моральный выбор, и вытекающая из их положения социальная обязанность. Достойное, образцовое поведение, соблюдение ритуала есть в норме те качества, в силу которых люди могут находиться наверху. «Учитель сказал: «Если правитель ведет себя правильно, то дела идут и без приказов. Если же правитель ведёт себя неправильно, то народ не будет повиноваться, сколько бы приказов не издавалось» (XIII, 6). Быть на социальном верху и произносить (давать, растолковывать) имена — не только право и привилегия, это еще долг и обязанность, точнее: это право и привилегия в форме долга и обязанности.
Отсюда — огромная роль образования, культуры, воспитания. Эти понятия у Конфуция не были разведены. Все они входят в содержание важного термина «вэнь», первоначально (в надписях на иньских костях XIV–XII веков до н. э.) означавшего человека с разрисованным туловищем, татуировку, а у Конфуция имевшего смысл культуры, запечатленной в слове, книжности, учености. «Вэнь» характеризует неприродные основания человеческого бытия. Воспитанность, цивилизованность, культурность, образованность состоят прежде всего в том, что место спонтанных страстей занимает продуманное слово. При этом очень важно правильное соотношение в человеке природности и образованности. Если в нем довлеет природность, его страсти не упорядочены ритуалом, не подчинены слову, то он является дикарем, деревенщиной. Если же воспитанность («вэнь»), выводящая человека из природного состояния, противостоит природе, в этом случае результатом является особого рода деформация, которую Конфуций именует начетничеством, книжностью. Оптимальным является соотношение, когда воспитанность преобразует индивида и становится его новым естеством (тем, что, пользуясь категориями европейской культуры, можно было бы назвать «второй природой»). Культура человека не просто надстраивается над его природным телом, она впечатывается в него, преобразует, разрисовывает (если воспользоваться первоначальным значением иероглифа «вень») таким образом, что придает ему новый смысл и особую символическую силу. В жизни Конфуция был эпизод, когда он находился в смертельной опасности (это случилось в местечке Куан). Тогда он сказал: «После смерти [чжоуского] Вень-вана я — тот, в ком вень-культура. Если бы Небо поистине хотело уничтожить вень-культуру, то оно не наделило бы ею меня. А сколь само Небо не уничтожило её, стоит ли бояться каких-то куанцев?» (IX, 5). Это высказывание Конфуция, как, впрочем, и многие (если не все) другие его высказывания характеризуются богатством смысловых оттенков и поддается различным толкованиям, но совершенно несомненно, что оно, среди прочего, исходит из убеждения, что природное существование человека опосредовано его бытием в культуре, вторично по отношению к нему. Тогда, когда природа и культура соединяются в индивиде таким образом, что культура становится его естеством, он достигает вершины личностного развития, становится благородным мужем. «Учитель сказал: «Если в человеке естественность превосходит воспитанность, он подобен деревенщине. Если же воспитанность превосходит естественность, он подобен ученому-книжнику. После того как воспитанность и естественность в человеке уравновесят друг друга, он становится благородным мужем» (В.А. Кривцов. VI, 16). Тот же фрагмент в переводе Н. И. Конрада: «Когда в человеке одерживает верх чжи (свойства самой натуры), получается дикарство (е); когда же одерживает верх вень (образованность), получается одна ученость (иеи). Только соединение свойств самой натуры и образованности дает благородного мужа». В этом фрагменте выражена суть всего учения Конфуция, рассмотренного в морально-педагогическом
Цзюнь-цзы: благородный муж
«Лунь юй» начинается (1, 1) и кончается (20, 3) высказываниями, в которых говорится о необходимости учиться и о благородном муже. Эти две взаимосвязанные мысли пронизывают все произведение, свидетельствуя о том, что учение Конфуция есть одновременно программа личностного самосовершенствования. Если говорить о форме общественной практики, которая адекватна моральной философии Конфуция и санкционируется ею в качестве наиболее достойной, то ее можно выразить одним словом: «учится». При этом, разумеется, речь идет об учебе как особом этапе и способе социализации индивида, включения детей, подростков и юношей во взрослую жизнь. Учиться — значит жить в режиме облагораживающего роста.
Важнейшие категории философии и этики Конфуция («жэнь», «ли», «вэнь» и др.) являются одновременно чертами идеальной личности, именуемой благородным мужем. В известном смысле Конфуция интересуют только вопросы о том, кто такой благородный муж и как можно им стать. Это — идейная доминанта учения, ставшая в то же время композиционной основой сочинения.
Понятие благородного мужа («цзюнь-цзы») упоминается в «Лунь юе» почти столь же часто, как и понятие человеколюбия («жэнь»), — 107 раз. Благородный муж есть идеальная личность не в смысле ирреальности совершенной личности, а в смысле воплощенности идеала. Это — личностный образец, являющийся работающим критерием оценки; он вполне соотносим с определенными живыми индивидами. Об идеале можно говорить, как минимум, в двух смыслах: а) как о внутреннем образе вещи (типичный пример: идеальная точка) и б) как о некоем отдаленном во времени или вынесенном вовне состоянии (таковым является, например, представление о рае). Образ благородного мужа идеален в первом смысле: он не существует вне эмпирических благородных мужей и в то же время ни в одном из них не воплощается исчерпывающим образом.
У Конфуция понятие благородного мужа имеет два смысла: принадлежность к аристократическим сословиям и человеческое совершенство. Принадлежность к аристократическому сословию не гарантирует человеческого совершенства, ибо оно достигается в процессе упорной духовной работы. В то же время на человеческое совершенство могут претендовать не только привилегированные индивиды. Выше уже приводилось суждение Конфуция о том, что в обучении не должно быть различий по происхождению (XV, 38). Однако человеческое совершенство, которое, с точки зрения природных потенций, возможно, и открыто всем людям, является конкретной обязанностью определенных сословий. Понятие совершенного человека, или благородного мужа, заключает в себе противоречие. Вопрос в том, является ли тот или иной человек совершенным, по определению может быть удостоверен только им самим. Но если он сам удостоверяет свое совершенство, то это как раз свидетельствует о том, что он несовершенен. Предлагаемый Конфуцием выход из этого парадокса состоит в следующем: есть определенные сословия, которые являются благородными, совершенными в том смысле, что человеческое совершенство является для них социальным предназначением и обязанностью. Следовательно, благородный муж эмпирически реален как постоянное усилие определенных индивидов стать благородными, соответствовать своему назначению.
У Конфуция «благородный муж», с одной стороны, описательное понятие, обозначающее определенный класс людей. «Если благородный муж не солиден, он не будет пользоваться авторитетом… не дружи с тем, кто тебе не ровня» (I, 8) — читаем мы у Конфуция; очевидно, что здесь речь идет о сословной принадлежности. С другой стороны, понятие благородного мужа является аксиологичесим, оно обозначает эмпирически труднодостижимый или вовсе недостижимый идеал человека. Цзы-лу спросил о благородном муже. Учитель ответил: «Совершенствуй себя, чтобы быть почтительным». [Цзы-лу] спросил; «И это всё?» [Учитель] сказал: «Совершенствуй себя, чтобы принести спокойствие другим людям». [Цзы-лу] спросил: «И это всё?» [Учитель] ответил: «Совершенствуя себя, принести спокойствие народу. Разве не это заботило Яо и Шуня!» (XIV, 42). Из этого фрагмента ясно, что под благородным мужем подразумевается такое совершенство человека, которое переливается в совершенное общество, что было чрезмерно даже для Яо и Шуня — идеальных, по конфуцианским представлениям, правителей древности. Себя Конфуций также не считал благородным мужем; такая самооценка многозначительна, особенно на фоне того, что составившими «Лунь юй» учениками образ Учителя подается так, как если бы он был самым благородным из благородных мужей.
Благородный муж является средоточием всех совершенств, персонификацией конфуцианских представлений об идеальном человеке. Он стремится познать дао, правильный путь, думает о том, чтобы быть искренним и правдивым в словах, честным и почтительным в поступках, не стыдится своих поступков: «Не зная воли Неба, не станешь благородным мужем» (20, 3); «Благородный муж заботится лишь о соблюдении морали» (IV, 11). Он человеколюбив, обладает «жэнь», человеколюбие имеет для него нравственную значимость, оно важнее, чем вода и огонь: «Благородного мужа даже на время трапезы не покидает человеколюбие — оно постоянно с ним: когда он спешит и когда у него трудные времена» (IV, 5). Он справедлив, ограничивает себя правилами ритуала, все делает должным образом, ясно сознавая, что только ритуал преобразует естественные стремления в человеческие поступки: «Благородный муж всегда исходит из чувства справедливости. Это проявляется в том, что в делах он следует Правилам, в речах скромен, завершая дела, правдив. Именно таков благородный муж» (XV, 17). Он постоянно учится, ибо только «тот, кто, повторяя старое, способен найти новое, может стать наставником» (II, 11). Он не стремится подлаживаться под других и не пытается других подчинить своей воле, гармония для него не сводится к единомыслию: «Благородный муж стремится к единству через разномыслие, но не стремится к единству через послушание» (XIII, 23).