Великие судьбы русской поэзии: Начало XX века

Глушаков Евгений Борисович

Пришлось Николаю Степановичу снять комнату на Васильевском острове. Карантин и отчасти – «ссылка». Что же касается богатейшей коллекции предметов культуры и быта абиссинцев, а также собранных поэтом образцов африканского фольклора и 200 фото негативов, запечатлевших то, чего оказалось невозможно вывезти – всё это было приобретено за бесценок «Музеем антропологии и этнографии», снарядившим экспедицию.

А в доме Гумилёвых появилось чучело большой чёрной пантеры с оскаленными зубами. Этот личный охотничий трофей Николая Степановича был поставлен в нишу между столовой и гостиной. И привёл в ужас не одного из впервые наткнувшихся на него гостей. Ну, а сам поэт расхаживал в шубе, сшитой из двух леопардов, один из которых был застрелен собственноручно Гумилёвым, другой – туземцами. Шубу эту поэт носил всегда нараспашку, для чего шёл обыкновенно не по тротуару, а по мостовой, где просторнее. Антураж довершался непременной папироской в зубах.

Многие

считали постоянное стремление Гумилёва в Африку его прихотью, чудачеством. И только впоследствии выяснилось, насколько это было серьёзно. Из всего, хранящегося в Этнографическом музее Академии наук, Африканская коллекция, собранная Николаем Степановичем, по своему научному значению уступает единственно собранию Миклухи Маклая. Вот они – корни будущего великого этнографа Льва Николаевича Гумилёва, сына поэта.

В 1913 году Вячеслав Иванов, лишившийся своей «Академии стиха» да и вообще утративший какую-либо связь с молодой поэзией, решил перебраться в Москву. С его переездом рухнула, перестала существовать, может быть, главное детище этого поэта – знаменитая Башня. В эту же пору наметился серьёзный разлад между синдиками «Цеха поэтов».

Городецкий, будучи весьма посредственным стихотворцем, и прежде в роли «мастера» выглядел странновато. Ну, а когда в апреле 1914-го после его лекции «Символизм и акмеизм» Гумилёв с ним основательно поспорил, выявилась полная полярность их взглядов, и последовал разрыв отношений, которые хотя вскоре и возобновились, но только внешним образом.

Впрочем, не один Городецкий оказался чужд акмеизму. Мало соответствовал «прекрасной ясности» и другим установкам этого направления тот же Мандельштам, стихи которого никогда не были слишком просты для понимания. Или, скажем, Анна Андреевна Ахматова явно предпочитала внешней живописности образов их внутренний драматизм. По её мнению все основополагающие принципы акмеизма были ни чем иным, как личными качествами самого Гумилёва. Вот они: мужество, любовь к экзотике, предпочтение истины лирическим загадкам.

Как-то в разговоре с поэтом Николаем Минским, поясняя своё неприятие символизма, Гумилёв признался: «Я боюсь всякой мистики, боюсь устремлений к иным мирам, потому что не хочу выдавать читателю векселя, по которым расплачиваться буду ни я, а какая-то неведомая сила».

Забавно, что и в Николае Степановиче тот же Брюсов отказывался признать акмеиста, считая его символистом и только символистом. Может быть, ему, как бывшему Учителю Гумилёва, просто нравилось так считать? Во всяком случае, если судить по стихам, то самого Валерия Яковлевича можно отнести к акмеизму не с меньшим основанием, чем Николая Степановича к символизму.

Если приглядеться внимательно, эти два поэта близки не только по характеру своего творчества, но и личностно, а в особенности потребительски-циничным отношением к женщине. Даже не пытаясь составить донжуанский список Гумилёва, всё-таки необходимо упомянуть хотя бы некоторых из его возлюбленных, связь с которыми была не слишком скоротечна и успела как-то персонифицироваться.

В начале 1914-го Николай Степанович познакомился с Татьяной Адамович, которой через два года после этого посвятил свою книгу «Колчан». У Гумилёвых она почти не бывала, разве только при большом стечении гостей. Обыкновенно проведывал её сам поэт. Можно предположить, что и с прочими он поступал так же, навещая, когда вздумается и безо всяких обязательств. Что Адамович была всего лишь дюжинной героиней одного из заурядных любовных романов Николая Степановича, можно судить по не слишком уважительному тону его отзывов о ней: «Очаровательная… Книг не читает, но бежит убрать в свой шкаф. Инстинкт зверька…» В устах такого зверолова, как Гумилёв, – не худшая характеристика. И «Колчан», посвящённый ей, Татьяна, должно быть, убрала в шкаф с той же поспешностью.

А вот ещё одна возлюбленная Николая Степановича – Ольга Николаевна Высотская, почти жена. Когда весною 1914-го поэт получил от этой женщины сообщение, что у неё от него родился сын, полагаю, он не очень удивился. Вероятнее всего, тут же припомнил и саму певицу, и своё знакомство с ней в «Бродячей собаке», случившееся двумя годами ранее. Но, конечно же, его изумило имя, наречённое Ольгой Николаевной их сыну – Орест. А было оно навеяно оперой Рихарда Штрауса «Электрой», которая шла в ту пору в постановке Мейерхольда, и в которой Высотская как раз таки пела.

Узнав из письма, что недавняя возлюбленная и его сын от неё проживают в Курской губернии, поэт пообещал навестить их ближайшей осенью. Не выполнил. Помешали: начавшаяся русско-германская война, оккупация немцами юго-западных земель и отправка Гумилёва на фронт. Затем последовали: Революция, Гражданская война и гибель Николая Степановича… Своего сына Ореста он так и не увидел.

При обилии, как весьма продолжительных, так и очень коротких романов, Гумилёв

по-настоящему любил только одну женщину – Анну Андреевну Ахматову. Среди мимолётных очарований, привлекательных своей доступностью и необязательностью, она была единственной, за обладание которой он боролся всю жизнь, иногда в припадке отчаяния даже налагая на себя руки.

Временами, казалось, что он достиг желаемого, что она принадлежит ему, что его господство над ней беспредельно. И всё-таки он не удержал этой женщины, воплощавшей для него всё целомудренное величие, присущее продолжательнице человеческого рода. Это её, свою изумительную, так и не покорившуюся ему любовь – Анну Андреевну Ахматову противопоставляет поэт чувственной неге и роскоши восточных цариц:

ВАРВАРЫ

Когда зарыдала страна под немилостью БожьейИ варвары в город вошли молчаливой толпою,На площади людной царица поставила ложе,Суровых врагов ожидала царица нагою.Трубили герольды. По ветру стремились знамёна,Как листья осенние, прелые, бурые листья.Роскошные груды восточных шелков и виссонаС краёв украшали литые из золота кисти.Царица была – как пантера суровых безлюдий,С глазами – провалами тёмного, дикого счастья.Под сеткой жемчужной вздымались дрожащие груди,На смуглых руках и ногах трепетали запястья.И зов её мчался, как звоны серебряной лютни:«Спешите, герои, несущие луки и пращи!Нигде, никогда не найти вам жены бесприютней,Чьи жалкие стоны вам будут желанней и слаще!Спешите, герои, окованы медью и сталью,Пусть в бедное тело вопьются свирепые гвозди,И бешенством ваши нальются сердца и печальюИ будут красней виноградных пурпуровых гроздий.Давно я ждала вас, могучие, грубые люди,Мечтала, любуясь на зарево ваших становищ.Идите ж, терзайте для муки расцветшие груди,Герольд протрубит – не щадите заветных сокровищ».Серебряный рог, изукрашенный костью слоновьей,На бронзовом блюде рабы протянули герольду,Но варвары севера хмурили гордые брови,Они вспоминали скитанья по снегу и по льду.Они вспоминали холодное небо и дюны,В зелёных трущобах весёлые щебеты птичьи,И царственно-синие женские взоры… и струны,Которыми скальды гремели о женском величьи.Кипела, сверкала народом широкая площадь,И южное небо раскрыло свой огненный веер,Но хмурый начальник сдержал опенённую лошадь,С надменной усмешкой войска повернул он на север.

Уже в августе 1914-го, в самом начале войны, Николай Степанович записывается добровольцем на военную службу. Пришлось преодолеть сопротивление медиков, так как по ущербности зрения ещё со времени призыва 1907-го он числился «белобилетчиком». Только получив от врачей удостоверение в способности стрелять из винтовки с левого плеча, Гумилёв был зачислен в лейб-гвардии уланский полк. И лишь в чине рядового, ибо звание унтер-офицера присваивали при поступлении в армию только выпускникам университета, до чего, как известно, он так и не доучился.

Свой полк он застал на месте формирования – в Новгороде. Там Николай Степанович прошёл курс военной подготовки, а за отдельную плату ещё и брал уроки фехтования. 23 сентября маршевый эскадрон, принявший поэта в свои ряды, отправился на фронт, а 17 октября уже участвовал в боевых действиях. Зная ищущий опасностей характер Гумилёва, нетрудно догадаться, что он оказался именно в том подразделении, где вызываются служить только самые храбрые и мужественные люди – в разведке.

13 января 1915 года поэта награждают Георгиевским крестом 4-й степени, а через два дня производят в унтер-офицеры. Приблизительно в эту пору в газете «Биржевые ведомости» начинают появляться его фронтовые очерки под общим названием «Записки кавалериста». Строго-документальная без каких-либо беллетристических виньеток репортёрская проза.