Великие судьбы русской поэзии: Начало XX века
Шрифт:
Уже сами эти посвящения свидетельствовали, что поэт ещё не освободился от влияния Брюсова, что пора ученичества миновала не вполне. Да и первоначальное название «Золотая магия» было забраковано именно Валерием Яковлевичем. А всё-таки «Жемчуга» явились в творчестве Гумилёва той высотой, с которой уже открывался простор самостоятельных исканий и оригинального не заёмного мастерства.
Всё это было понято и оценено именитыми критиками, на этот раз удостоившими молодого поэта не только благосклонных авансов, но и признания реальных достижений. Так Брюсов в своём отзыве пишет: «Ученик И. Анненского, Вячеслава Иванова и того поэта, которому посвящены «Жемчуга», Н. Гумилёв медленно, но уверенно идёт к полному мастерству в области формы. Почти
Вероятно, почувствовав, что Валерий Яковлевич, слишком расщедрившийся на похвалы, на этот раз, быть может, даже переступил через себя, через собственные амбиции, Гумилёв в личном письме спешит успокоить своего наставника: ««Жемчуга» – упражнения – и я вполне счастлив, что Вы, мой первый и лучший учитель, одобрили их. Считаться со мной, как с поэтом, придётся только через много лет…»
А вот Вячеслав Иванов обошёлся с Брюсовым менее почтительно и в своей рецензии на «Жемчуга» не удержался от соблазна лягнуть Валерия Яковлевича, как и сам он, претендующего на роль главного идеолога символизма. Вот он удар дружеского копыта: «Гумилёв подчас хмелеет мечтой веселее и беспечнее, чем Брюсов, трезвый в самом упоении». И уже обращённое к самому Николаю Степановичу, непререкаемо-глубокое мнение этого крупнейшего теоретика русской поэзии XX века: «Когда действительный, страданием и любовью купленный опыт души разорвёт завесы, ещё обволакивающие перед взором поэта сущую реальность мира (…) тогда впервые будет он принадлежать жизни».
Замечание старшего поэта было тем актуальнее, что над Гумилёвым, очевидно, всё ещё довлела одна из основных теоретических максим его наставника Анненского: «Первая задача поэта – выдумать себя». Но насколько это вообще возможно? Разве и «выдумывая» поэт не продолжает оставаться самим собою, и разве «выдумка» не является частью его личности? А сам Вячеслав Иванов, да и весь символизм разве принадлежали жизни?
И всё-таки согласимся, что старшие в табеле о рангах Российской поэзии умели порассуждать и поспорить о младших и умно, и авторитетно, и с перспективой. А вот сами младшие между собой задирались по-петушиному. Так, в ответ на резкую критику Гумилёвым сборника «Русь» Городецкий изощрялся в нападках на «Жемчуга». Правда, вскоре всё переменится. Младшие объединятся и начнут задирать старших, ну, а старшие, конечно же, не потерпят этакой наглости.
Через несколько дней после выхода «Жемчугов» Николай Степанович выехал в Киев, а ещё через неделю обвенчался там с Анной Андреевной Горенко, принявшей фамилию мужа. Свадебное путешествие, последовавшее за медовой неделей в Киеве, молодожёны совершили в Париж, облюбованный для этого, скорее всего, юной супругой.
Уж слишком много негативного было связано с этим городом у самого Николая Степановича: юношеское безденежье, жизнь впроголодь, попытки самоубийства… Теперь же «столица мира» ему окончательно разонравилась. Только в 1917 году поэту доведётся побывать тут в следующий раз и то – по необходимости.
А тянуло Гумилёва совсем в иную сторону, подальше от скучной, опостылевшей цивилизации – в Африку. Туда он и отправился первого сентября 1910 года, оставив молодую супругу тосковать в Царском Селе, в чужом немилом для неё доме свекрови.
Пароход, отчаливший из Одессы и проследовавший с заходами в Константинополь, Каир, Бейрут, Порт-Саид, Джеду, довёз его до Джибути. Затем Николай Степанович, пройдя пустыню Черер, достиг Аддис-Абебы, где провёл несколько месяцев. Был обворован, подружился с русским посланником в Абиссинии Б.А. Черемизиным, принял участие в торжественном обеде в честь наследника абиссинского
В Россию возвратился в середине марта тем же путём, пройденным в обратном порядке. Среди экзотических трофеев, привезённых Гумилёвым из Африки, оказалась и сильнейшая лихорадка.
Летом 1911 года Анна Ивановна, ввиду того что семейство значительно разрослось, ибо двумя годами прежде женился её старший сын Дмитрий, а теперь вот и младший, приобрела в Царском Селе дом, куда они все и переехали из снимаемой квартиры. Нашлось тут место и для молодой четы поэтов. Впрочем, в своих комнатах расположились они чуть позднее, поскольку в пору переселения отдыхали в Бежецком уезде Тверской губернии, в небольшом имении «Слепнёво», унаследованном Анной Ивановной от родителей.
Подружившись с молодыми, весёлыми соседями, проживавшими в столь же маленьком собственном селе «Подобино», Гумилёвы проводили время в забавах, подчас весьма оригинальных. Например, играли в цирк. Причём, программа, составленная из личных умений и талантов, включала и танцы на канате, и джигитовку на коне, и хождение колесом, и даже женщину-змею, изображала которую фантастически гибкая Анна Андреевна. Ну, а Николай Степанович, вырядившийся в прадедушкины фрак и цилиндр, выступал в роли директора этого самого цирка.
Однажды проезжали они через какую-то деревню кавалькадой человек в десять. В ответ на любознательные вопросы крестьян – кто, мол, такие будете? – компания представилась бродячим цирком, направляющимся на ярмарку. Тут же последовала просьба показать своё искусство. Показали. Восторг публики был неподдельным, кто-то из зрителей стал собирать медяки в пользу выступающих. Господа смутились и ускакали прочь.
Поначалу Николая Степановича весьма и весьма огорчала склонность его супруги к писанию стихов. Осознавая себя поэтом, он полагал, что сочинительство Анны Андреевны – не более, чем дамская прихоть, и даже запретил ей печататься. Однако в его отсутствие Маковский, с недавних пор тоже поселившийся в Царском Селе, заинтересовался её творчеством и уговорил предоставить несколько стихотворений для «Аполлона». Публикация была встречена отзывами настолько лестными, что Гумилёв вынужден был примириться с тем, что его жена – автор, а со временем относился к её таланту даже с восхищеньем.
Между тем ему, да и другим молодым поэтам становилось всё скучнее и невыносимее пребывать покорными слушателями «Академии стиха». И вот осенью 1911 года Николай Степанович дерзает организовать собственную школу – «Цех поэтов».
В самой будничности её названия содержался вызов высокопарной «Академии», а ещё угадывался и весьма существенный для Гумилёва посыл – стихи не слетают с небес, но делаются, как и любая другая земная вещь. Впрочем, честь изобретения таковой вывески принадлежит, как это не странно – Пушкину! Именно Александр Сергеевич, хотя и не употребил этого словосочетания «Цех поэтов», но с определённостью на него указал в первой главе своего «Онегина»:
Хотел писать – но труд упорныйЕму был тошен; ничегоНе вышло из пера его,И не попал он в цех задорныйЛюдей, о коих не сужу,Затем, что к ним принадлежу.Первое собрание новой школы состоялось 20 октября в квартире Городецкого на Фонтанке. Приглашения были написаны рукою Гумилёва. Он и Городецкий отныне именовались «синдиками», т. е. старейшинами, мастерами этого самого «Цеха». Ну, а все прочие труженики «поэтической мануфактуры» стали называться подмастерьями и должны были безоговорочно повиноваться их литературному авторитету.