Великий диктатор
Шрифт:
Вернее, меня просто выселили из мальчиковой спальни из-за жалоб братьев Эса и Ахти на моего Тонтту. Так-то, мой Хиири ничего плохого не делал. К ним в кровати не лез и вообще никому из домочадцев на глаза не попадался. Но когда по ночам приходил ко мне в кровать то, то ли урчал, то ли мурчал и делал это довольно громко, что нервировало моих братцев. Вот матушка меня и переселила.
Прочитать честно сворованное стихотворение я решился только на третий день, после покраски сарая, где мне и пришла в голову эта идея. Сразу после обеда с вкуснейшей молочной ухой, которую бесподобно делала бабушка Ютта, вся семья
Как только закончили обедать, и семья собралась расползтись по своим делам, я очень громко стукнул бронзовыми, тяжёлыми щипцами для сахара по столу. Народ замер на своих местах, а я залез с ногами на свой стул и начал толкать речь:
– Я с дедом красил сарай, и мне пришли в голову стихи. Вот! Послушайте!
Мы с дедом красили сарай,
Мы встали с ним чуть свет.
—Сначала стену вытирай, —
Учил меня мой дед. —
Ты ототри ее, очисть,
Тогда смелей берись за кисть…
Дочитал с своего листа и, свернув его в трубочку, застыл на стуле, ожидая реакции моих слушателей. А сам поедом себя ел за то, что своровал еще ненаписанное. Ведь на всех литературных форумах, где я обитал, я всегда критиковал попаданцев, ворующих чужие произведения. И вот сам до этого докатился.
Но доесть себя я не успел, подскочивший ко мне дед схватил меня в охапку и, расцеловав, подкинул вверх. Под потолок. Неожиданно. Я чуть не усрался от страха, особенно когда увидел, что не долетел до потолка всего несколько сантиметров. Вот так бы стукнулся кумполом и можно нового попаданца заселять. Слава Богу, дед тоже сообразил, что протупил и больше попыток запулить мою тушку в небеса не предпринимал.
Родня тоже, восторженно что-то вопя, вертелась вокруг нас с дедом. Через пять минут я, весь зацелованный и затисканный, с взъерошенной шевелюрой, был установлен отцом, который выцарапал меня из объятий деда, на стул, и мне было велено читать ещё раз. А потом еще раз. И ещё.
– Сынок? Может, ты ещё что-то написал?
– робко и с какой-то затаённой надеждой, спросила мама.
– Оно маленькое, - попытался я отвертеться.
– И про лягушат.
– Ничего! Читай!
– потребовал отец, и мне пришлось сдаться.
Отдал деду свернутый в трубочку листок с первым стихом и, покопавшись в карманах своих штанов вытащил изрядно помятую и замусоленную бумажку. Прости меня, Агния Львовна, надеюсь, ты еще что-нибудь напишешь.
Пять зелёных лягушат
В воду броситься спешат —
Испугались цапли!
А меня они смешат:
Я же этой цапли
Не боюсь ни капли!
Все дружно посмеялись, и я опять был затискан и захвален.
– Надо его стихи в газету послать, - неожиданно предложила мама.
– В Улеаборге могут напечатать в ежемесячном литературном альманахе.
– Давай, Эмма, напиши им, - поддержал идею своей супруги отец.
– А я в Гельсингфорс отправлю. В «Ежедневную газету». Как-никак, это газета нашей партии, пусть печатают стихи моего сына!
– не на шутку разошелся батя.
– Матти, давай я сама им напишу. Там же работает
– Ты как всегда права, Эмма. Напиши сама, - согласился родитель с матушкой и тут же рявкнул на остальных.
– Ну, чего расселись?! Работать пора! Матти, иди с дедом в дровник, помогать ему будешь. Эса, бегом к дяде Каарло, а то он без тебя уедет. Ахти, ты со мной.
Вот вам и благодарность за стихи. Могли бы и выходной семейному поэту дать. А вместо этого поленья деду подавать. Эх, тяжела жизнь крестьянского ребенка…
…..
За неделю, прошедшую с момента моего первого чтения стихов, я успел их прочитать несколько сотен раз, наверное. Сначала в каждом доме и семье нашего клана, куда меня таскали отец с дедом. Затем матушка меня водила сначала в дом викария, а потом и местного пастора, отца Харри. Меня поразило и крайне удивило, что местные священники, как и наши православные попы, могут иметь семью. Как, оказывается, мало я знал про культуру и религию других народов. Привык, что католические священники имеют обет безбрачия, и ровнял всех под одну линейку.
И именно отец Харри объявил после воскресной утренней проповеди, что в селе появился поэт, и пригласил меня выйти к нему, к кафедре, и прочитать перед всеми свои стихи. Стихам про деда долго аплодировали, над лягушатами посмеялись, а я в одночасье стал местной звездой.
Эта звездатость сыграла со мной и плохую шутку. На меня насели мои сестрички с требованием научить их сочинять стихи. И вот что им сказать? Как мог, простыми примерами объяснил мелодику финской рифмы. Я и сам промучился изрядно, пока в голове что-то не щелкнуло и не произошёл автоперевод. Вот знаю, что надо именно так, а откуда — фиг его знает. Как огромный белый рояль в низкорослых кустах брусники.
Тю ничего не поняла из моих пояснений. Зато Аню явно разобралась в моём лепетании и примерах, и на одной из вечерних посиделок в детском дворике, выдала короткий стих своего сочинения:
Микка шишки собирал
Микка в яму их кидал
Отчего все только и пораскрывали рты от удивления.
– Это какой же Микка?
– с чуть ли не ревностью в голосе спросила Тюуне у сестры.
– Рантанен? Сын почтмейстера?
– Нет, - покраснела Аню.
– Это наш Микка. Младший тётки Сусанны, - стала оправдываться она.
– Тю, чего пристала к сестре?
– вмешался в девчачьи распри Эса.
– Аню, ты обязательно должна прочитать этот стих за ужином. И как у вас всех это получается?
– почесал он в затылке.
– Сначала Матти, теперь ты. Я вот, так не могу.
– Да там легко, мне Матти объяснил, и я все быстро поняла, - затараторила сестрёнка.
– Хочешь, я тебя научу?
– Ну, давай попробуем, - согласился Эса и, выбив трубочку, спрятал её в кисет.
Я же, привычно возясь в песке и возводя очередную башню, с интересом прислушивался к тому, как Аню учила брата складывать рифмы. Но у того долго ничего не получалось. Они с мелкой склоняли шишки, подушки и прочие игрушки. Во! Я даже сам, невольно, прорифмовал шишки с подушками и игрушками. Даже хотел прийти на помощь всё больше отчаивающейся сестренке, но Эса справился сам, когда перешёл на любимые его топоры: