Великий Гэтсби (перевод Калашниковой Е.Д.)

Фицджеральд Фрэнсис Скотт

Мы отошли подальше по дороге, чтобы никому не попасться на глаза, и стали ждать ее. До праздника Дня независимости 4 июля оставалось несколько дней, и серый от пыли худенький парнишка-итальянец ставил сигнальные петарды вдоль железнодорожного полотна.

– Ужасное место, а? – сказал Том, нахмурившись в ответ на взгляд доктора Эклберга.

– Жуткое.

– Так что ей на пользу иногда сматываться отсюда.

– А муж что – не возражает?

– Уилсон? Он думает, что она ездит в Нью-Йорк проведать сестру. Он такой тупой, что сам не знает – жив он или мертв.

Вот таким образом Том Бьюкенен, его подружка и я вместе отправились в Нью-Йорк –

точнее, не совсем вместе, поскольку миссис Уилсон из соображений предосторожности села в другой вагон. Том пошел на это, щадя щепетильность жителей Ист-Эгга, которые могли ехать тем же поездом.

Когда в Нью-Йорке Том помогал ей сойти на платформу, я заметил, что она переоделась в платье из коричневого узорчатого муслина, туго обтягивающее широкие бедра. В газетном киоске она купила выпуск «Таун тэттл» и киножурнал, а в привокзальной аптеке – кольдкрем и маленький флакончик духов. Наверху, среди глухого рева машин, она пропустила четыре такси, прежде чем выбрала совершенно новый автомобиль светло-сиреневого цвета с серыми сиденьями, после чего мы выехали из исполинской громады вокзала навстречу яркому солнцу. Вдруг она резко отвернулась от окна и подалась вперед, стуча в окошко, отделявшее нас от водителя.

– Хочу собачку, – заявила она. – Чтобы жила дома. Это так мило – иметь собаку.

Мы сдали назад и подъехали к седому старику, до абсурда похожему на миллиардера Джона Рокфеллера. В висевшей у него на шее корзине копошилось с десяток щенков неопределенной породы.

– А какие у вас собаки? – нетерпеливо спросила миссис Уилсон, когда он подошел к машине.

– Всякие разные. А какая вам нужна, дамочка?

– Ну, я хотела бы какую-нибудь сыскную собаку. У вас, наверное, нет таких?

Старик задумчиво посмотрел в корзину, засунул туда руку и вытащил за шкирку извивавшегося щенка.

– Это не сыскная собака, – заметил Том.

– Ну, это не совсем сыскная собака, – смущенно ответил старик. – Она больше похожа на эрдельтерьера. – Он провел рукой по коричневой бархатистой спинке. – Посмотрите на шерсть. Вот это шерсть. Такая собака у вас никогда не простудится.

– Какая миленькая! – восторженно воскликнула миссис Уилсон. – Сколько?

– За эту собаку? – Он горделиво посмотрел на щенка. – Она обойдется вам в десять долларов.

Эрдельтерьер – безусловно, что-то от эрдельтерьера в щенке присутствовало, хотя у него оказались на удивление белые лапы – перекочевал из корзины в такси и устроился на коленях миссис Уилсон, которая с восторгом принялась гладить его по всепогодной шерстке.

– А это мальчик или девочка? – деликатно спросила она.

– Эта собака? Этот пес – мальчик.

– Сука она, – отрезал Том. – Вот ваши деньги. Пойдите и купите на них еще десять собак.

Мы доехали до Пятой авеню, теплой и уютной, почти пасторальной в летний воскресный день, и я бы не удивился, увидев, как из-за поворота появляется огромное стадо овец.

– Остановите где-нибудь, – сказал я. – Мне придется вас здесь покинуть.

– Ни в коем случае! – моментально возразил Том. – Миртл очень обидится, если ты не посетишь ее квартиру. Верно, Миртл?

– Поедемте, – принялась уговаривать она. – Я позвоню своей сестре Кэтрин. Знающие люди говорят, что она просто красотка.

– Ну, я бы с удовольствием, однако…

Мы поехали дальше, срезали угол, миновали Центральный парк и оказались в западной части Сотых улиц. На Сто пятьдесят восьмой улице такси остановилось у довольно протяженного квартала многоквартирных

домов, напоминающего кусок сливочного торта. Окинув окрестности взглядом августейшей особы, вернувшейся в свои владения, миссис Уилсон подхватила щенка и остальные покупки и величественно вошла в одно из зданий.

– Хочу пригласить Макки, пусть зайдут в гости, – щебетала она, когда мы поднимались в лифте. – И, конечно, мне надо позвонить сестре.

Квартира располагалась на верхнем этаже – маленькая гостиная, небольшая столовая, крохотная спальня и ванная. Гостиная была буквально забита громоздкой мебелью с гобеленовой обивкой, так что постоянно приходилось натыкаться на изображения манерных дам, раскачивавшихся на качелях в садах Версаля. Единственная висевшая на стене картина представляла собой увеличенную фотографию какой-то курицы, сидевшей на скале, выписанной резкими размытыми мазками. Однако при взгляде издалека курица превращалась в дамскую шляпку, из-под которой находившимся в комнате улыбалась дородная старушка. На столе лежали старые номера «Таун тэттл» и книжка под названием «Симон по прозвищу Петр», а также какие-то бродвейские журналы-«сплетники». Первым делом миссис Уилсон озаботилась щенком. Мальчик-лифтер с недовольной миной на лице отправился за коробкой, соломой и молоком, к которым он по собственной инициативе добавил банку сухого корма для собак. Один из кусочков весь остаток дня уныло размокал в блюдце с молоком. Тем временем Том достал из запертого ящика комода бутылку виски.

Я напивался до полубессознательного состояния лишь дважды и в тот день отметился во второй раз, так что все происходящее я воспринимал сквозь какой-то волнистый туман, хотя до восьми вечера во всей квартире царило яркое солнце. Сидя на коленях у Тома, миссис Уилсон названивала каким-то людям; потом кончились сигареты, и я поплелся за ними в аптеку на углу. Когда я вернулся, Том с подружкой куда-то исчезли. Я тактично расположился в гостиной и прочитал главу из «Симона по прозвищу Петр», но так ничего и не понял – то ли книжка оказалась дрянной, то ли выпивка слишком крепкой.

Не успели вернуться Том и Миртл (после первой рюмки мы с миссис Уилсон перешли на «ты»), как начала собираться компания.

Сестра Миртл, Кэтрин, оказалась стройной разбитной дамочкой лет тридцати со стриженными под мальчика рыжими волосами и напудренным до молочной белизны лицом. Брови у нее были начисто выщипаны, а затем заново нарисованы лихим полукругом, но стремление природы вернуться к истокам придавало ее облику некую незавершенность. Любое ее движение сопровождалось постукиванием и позвякиванием бесчисленных керамических браслетов, болтавшихся на ее руках. Она вошла быстрым, уверенным шагом и с таким хозяйским видом оглядела мебель, что я было решил, что она здесь живет. Но когда я спросил ее об этом, она громко расхохоталась, вслух повторила мой вопрос и ответила, что они с подружкой снимают номер в гостинице.

Мистер Макки, живший этажом ниже, оказался бледным женоподобным субъектом. Он только что побрился – у него на щеке красовался клочок пены – и с преувеличенной учтивостью поздоровался со всеми присутствующими. Он поведал мне, что вращается в «артистических кругах». Чуть позже я догадался, что он фотограф и что именно он увеличил фото матушки миссис Уилсон, призрачно парившей в воздухе на стене гостиной. Его жена была симпатичной, горластой, неинтересной и законченной стервой. Она с гордостью объявила мне, что со дня свадьбы муж фотографировал ее сто двадцать семь раз.