Великий Гусляр

Булычев Кир

— Что? — спросил Матвей Тимофеевич. — Удивляешься?

Лукерья отшатнулась от него — испугалась. Подошел незаметно.

От Тимофеевича пахло мужским одеколоном «Арамис» и мужскими гормонами.

— Пошли по пиву дернем? — спросил он.

И Лукерья согласилась.

Сколько лет не соглашалась ни с одним мужчиной, а тут согласилась. Может быть, любопытство одолело, а может быть, от Матвея так несло самцом во цвете лет, что в ней дрогнуло что-то женское, нежное, податливое.

Они уселись за столик над самой

рекой. Оркестр играл нечто возвышенное, быстрое, как сердце на свидании.

— Я, можно сказать, терзаюсь, — сказала Лукерья Маратовна. — Ты мне прямо в тело заглядываешь, а я твой последний вздох на днях приняла.

— Не может быть, — расхохотался Тимофеевич и в один глоток опрокинул в себя пол-литровую кружку.

— А ведь чудес не бывает, — сказала Лукерья, как ее когда-то научил Аркадий Борисович, ее наставник в гигиене и любви. — Это медицинский факт.

Матвей долго хохотал и спросил:

— А можно тебя без отчества называть, просто Лушей?

Словно до этого величал по отчеству. Смешные люди — эти мужчины.

Но когда он в ответ на согласие крепко схватил ее за коленку, Лукерья вырвалась и заявила:

— В принципе я другому отдана и буду век ему…

Слово «верна» изо рта не вылезло, не захотело. Лукерья как бы забыла Пушкина и зарделась, но в темноте не было заметно.

— Я же дурного не желаю, — сказал Матвей. — Я хочу одарить тебя любовью.

Нет, вы только подумайте! Покойный Матвей Тимофеевич таких слов и не подозревал.

И тут в мозгу Лукерьи получилось короткое замыкание.

— Ты не Матвей Тимофеевич! — твердо сказала она. И в памяти ее встал тот бестелесный мужчина, который как бы вошел в тело свежего покойника.

— А кто же я? — Матвей даже не обиделся, но глаза стали внимательные и серьезные, даже прискорбные. — Кто же я такой, если не Матвей Тимофеевич, которого ты в попу колола шприцем? Может, мне раздеться и ты тогда узнаешь?

— Ты не думай, — сказала Лукерья, — в милицию я не пойду.

— А тебе и не поверят.

— И не поверят…

Тут из кустов вышел Тимур Георгиевич, подтянутый и бодрый, несмотря на возраст. В руке была кружка пива.

— Я присоединюсь? — спросил он.

— Не помешаешь, — ответил ему Матвей. — Мы тут о мертвецах разговариваем, может, поможешь Лушке разобраться.

— Чего же не помочь, Лукерья Маратовна, если не ошибаюсь.

Он прихлебывал пиво маленькими глоточками, как гоголь-моголь. Редкие седые волосы от малейшего ветерка поднимались над головой. В остальном он был мужчина что надо.

— Мы ведь с Матвеем как братья.

— Ага, — кивнула Лукерья. Матвей подвинул ей непочатую кружку, в голове немного шумело, и там гнездилась непривычная смелость. — Как братья. И с Васей тоже.

— Не только с ним. Нас уже много, в одном Гусляре…

Байсуридзе замолчал и оглянулся, будто ждал подсказки. И в самом деле

из темных кустов тонкий голос подсказал:

— Тридцать два человека.

— Видишь — тридцать два. И скоро будет еще больше.

— И зачем это?

— Внедряемся, — вмешался Матвей. — Окультуриваем Землю. Будем изменять генетический материал. Пора вам втягиваться в общую жизнь цивилизованной Галактики.

— А как вы это… окультуриваете?

— Мы никому не делаем зла, — сказал Тимур Георгиевич. — Ждем, пока кого-то схватит смерть. Неизбежная гибель. И в момент смерти наш человек входит в погибшее тело, оживляет его и существует. Ты же ведь уже догадалась?

— Догадалась, — согласилась Лукерья, допивая вторую кружку. — Как увидела, так и догадалась.

Медсестра врала, потому что даже в тот момент она не совсем догадалась. В нарушение медицинского факта кто-то в кого-то вторгался.

— А потом что будет? — спросила Лукерья.

— А потом нас станет много, мы женимся на вас, земных женщинах, вы родите хороших культурных детей, и постепенно жизнь на Земле станет все лучше и лучше.

С этими словами Матвей нежно, но крепко взялся за коленку Лукерьи, а за вторую, куда нежнее и мягче, ухватился Байсуридзе.

Ах, какая волна желания и страсти накрыла Лукерью с головой.

— Пошли к тебе, — прошептал Матвей.

— Нельзя, — прошептала Лукерья, — мой там пришел, пьяный спит. Как всегда, никакой пользы.

— Знаем, — вздохнул Байсуридзе. — Еще как знаем. Городок наш небольшой, все слухи, сплетни, как лягушки, по луже прыгают.

— Хоть бы его черт прибрал! — в сердцах промолвила Лукерья и осеклась, потому что до сих пор была неравнодушна к своему непутевому.

Провожал ее домой Матвей. Байсуридзе побежал на какое-то другое свидание.

— А тебя дома не хватятся? — спросила Лукерья.

— Они меня с утра отравить пытались, — ответил с кривой усмешкой Матвей, — я их всех из дома выгоню. Не хочется жить с людьми, которые желают твоей смерти. Да ты их знаешь как облупленных, одна племянница чего стоит!

Лукерья вздохнула. Она их знала.

Матвей проводил Лукерью до самой двери. Жила она в двухэтажном доме коридорной системы, бывшем бараке. Они вошли в прихожую нижнего этажа, голая лампочка в пять свечей горела под потолком.

— Один поцелуй, — прошептал Матвей, — и я уйду, как будто меня и не было.

— Нет, — одними губами ответила Лукерья, но больше звуков не издала, потому что ее губы были прижаты к зубам инопланетного мужика.

Он притиснул ее к стенке, стал хватать руками, и Лукерья чувствовала себя куском мороженого на солнцепеке — стала почти жидкой и сливочной.

Он ее лобзал, а она лобзалась в ответ.

И он все приближался и приближался к укромности ее горячего тела и оставался уже один момент, может, два, не больше…