Великий князь Русский
Шрифт:
Поляки, как и предсказывал Никифор, вышли с позиций сохранения статус-кво, что мы с удовольствием поддержали и внесли в договор пространное и старательное перечисление всех городов, волостей, владений и местечек с указанием, какой стороне принадлежат или, на крайний случай, к кому тянут — то есть, в чью сферу влияния входят.
От имени остатков Великого княжества Литовского Казимир щедро отказался от претензий на Новгород и Псков, но тут Дима показал зубы — какой Новгород, пес смердячий? Все, кончилась литовская партия в Новгороде, даже думать забудь.
И продавил отказ от прав на Смоленск, Друцк, Витебск и Полоцк. Ну и всего, что восточнее. Насчет Турова и Слуцка с Киевом поляки уперлись
Вместо Витовтова наследства в виде присяги Тверского и Рязанского княжеств Казимир тоже получил дулю под нос. Также Шемяка сохранил свободу рук в случае войны Польши с Орденом, а взамен благосклонно согласился считать Михаила Жигмонтовича самозванцем и обещал не давать ему убежища. Ну, он и не даст, а вот насчет соправителя в моем лице в договоре ничего не сказано.
Уступчивость поляков, признавших все Димины завоевания, объяснялась просто — разгром Сеид-Ахмета мгновенно лишил их единственного серьезного союзника в противостоянии с нами и Орденом. Как там и когда еще повернется с Крымским ханством (которому еще предстоят разборки с Кичи-Мухаммедом), неизвестно, а угроза посчитаться за налеты на западной границе — вот она, победоносное воинство еще не разошлось по домам.
После летней военно-дипломатической кампании войска распустили, причем генеральный штаб отрабатывал логистику: первыми ушли конные, следом тронулись пешцы, а вот воевод, в роли которых выступали разнообразные князья и бояре, собрали в Москве на торжественный прием, посвященный окончанию кампании 1449 года. Называлось это, разумеется, благодарственным молебном и пиром.
Удельные княжата глазели на буйный изобильный торг, на великолепие каменного Кремля и соборов, на чинную службу, которую вел сам митрополит, и потому на пиру вели себя несколько тише, чем обычно. Разве что шептались, хвастаясь подарками — в основном, устюжским оружием. Паре почтенных возрастом княжат я презентовал очки, и они как дети игрались, то нацепляя их на нос, то снимая и дивясь, как меняется мир. Нескольким, кого я знал как людей образованных (жаль, что их так мало) достались книги, ну и всем по мелочам — мыло, сукно, стекло и так далее. Исключительно продукция отечественного производителя, нехрен на иноземный товар бюджет изводить.
На поварне превзошли себя, и столы ломились от привычной буженины и осетров, от непривычных пельменей, студня и псковских пирогов с рыбой, от фряжского вина и московских настоечек на малине, зверобое, калгане, перце и бог знает чем еще.
Военная элита дивилась на невиданные фаянсовые тарелки и миски с цветной росписью по глазури, куда изящнее ордынских — в Гжельской волости освоили и поставили на поток вывезенную из Персии технологию — но тут случился первый за вечер фурор.
Нет, не явление наместника витебского Юрия Васильевича Московского, приехавшего вместе с Шемякой на свой первый взрослый пир, на который сын таращился во все глаза. А всего лишь появление такого предмета сервировки, как вилка. Четыре серебряных зуба, ручки резной кости — так-то мы их давно использовали, но приватно, а тут впервые выкатили на широкую публику. На всех, разумеется, не хватило, подали вилки только высшему духовенству да великокняжескому столу, где сидели мы с Машей и Юркой, Дима со Стасей, шурин Василий с женой, рязанское и тверское семейства. Дурацкие шепотки, что это вилы как у чертей в аду, застряли при виде того, как Никула, Феофан и прочие архиереи ловко ими орудуют.
Вдоль галереи башни-повалуши сидели и тихонько наигрывали домрачи, создавая приятный фон, пока внизу ели-пили, звенели кубками, проливали вино на скатерти, лазали в общие блюда своими ножами и руками. Челядь непрерывно
Когда после первого насыщения и обязательных здравиц в застолье наступила некая пауза, пришло время для второго фурора. Мы-то с Димой, Иван Рязанский и Борис Тверской щеголяли в парадных венцах, пуская зайчики от стразов в оправах. Но вот когда я выкатил Василию Серпуховскому и Феде Палецкому венцы попроще, но тоже с гранеными камушками, высокое собрание замерло. Как же так — у соседнего князя во лбу звезда горит, а у меня нет?!
А за стенами повалуши, на кремлевской площади, выпивали и закусывали пришедшие с князьями дружинники: на козлы накидали досок, на них наметали каши, уху, пироги да пиво. И там уже, не без помощи моих людей, пошли гулять слухи один другого хлеще — за какие немерянные сотни рублей Федя и шурин купили себе короны. И оттуда потянулись ближники к своим князьям, донести эти слухи.
На пир привели на толстых цепях медведей, обученных кувыркаться, стоять на голове, изображать мертвого или как мужик на базаре козу продавал. Пока собравшиеся с хохотом взирали на скоморошество, ушлый старикан князь Шуморовский тишком-тишком выбрался из-за стола и пропал почти на час. А вернулся задумчивый — всем нашим велено было отвечать, что венец княжеский вещь дорогая, цены немалой, и меньше, чем за сто рублей никто делать не возьмется.
Следом за Шуморовским выяснять стоимость такой статусной штуки потянулись другие, и всех, как мешком по голове, ударила объявленная сумма. А ведь хочется, феодальные понты дороже денег! И еще два дня ко мне и на Пушечный двор тянулись ходоки, узнать, нельзя ли как-нибудь подешевле… К большим, великокняжеским венцам даже не приценивались — без того ясно, что они стоят вообще запредельных денег.
Три венца я сменял на три небольших вотчины, по недоразумению считавшихся княжествами — удельные ярославские княжата расстались с владениями по примеру Александра Брюхатого. И это породило обвал, за следующие пять венцов чуть не случилось рукопашной драки, когда стало ясно, что больше нет, и следующие будут только через полгода. Продал я их в среднем за полторы сотни каждый, чем почти окупил затраты на Калужскую крепость.
Под конец у нас образовалась очередь за дефицитом, только без номерков на ладонях, но я первым делом решил прибрать к рукам стародубские владения. Там и без того Палецкие, Пожарские и Ряполовские давно служилые, так нечего мельчайшие уделы плодить.
Счастливчики разобрали вожделенные короны, и еще не знали, что вскоре я запущу вторую волну, когда князем будет считаться только тот, у кого есть венец. При соотношении цены с многодетностью в княжеских семействах это означало, что закончится размножения веером, когда, например, из одного небольшого моложского удела выйдут княжеские фамилии собственно Моложских, Сицких, Прозоровских, Шуморовских, Ушатых, Дуловых и хрен знает каких еще. Один венец — один князь, все остальные мимо, причем за это больше всего будут топить не мы с Димой, а те, кому венцов не досталось. То есть первый шаг к введению майората мы сделаем не приказом сверху, а силой общественного мнения. Ну и бабок на стразиках поднимем, не без этого.
Пока же несчастливичики обиженно гундели — они же природные, Рюриковичи, им положено!
— А у меня такой будет? — Юрка, как только закончилась круговерть с венцами, проник ко мне в рабочую палату и сразу же перешел к главному вопросу.
— Конечно, — обнял я сына. — Даже лучше.
— А у Ваньки? — не оставлял серьезный тон потомок.
— У него будет попроще.
— Почему?
— Потому, что ты будешь государь и великий князь. А он — сын и брат великого князя.
— А я ему удел дам!