Великий князь Русский
Шрифт:
Я оглядел собравшихся — Ховрин покрылся мелкими бисеринками пота, Гвоздь покраснел, Басенок зло побледнел, Федька сжимал кулаки в опасной близости от заткнутого за пояс кинжала. Маша крепко держала меня за рукав.
По сути — ультиматум, а поскольку его принимать никто не собирался, то объявление войны в том же флаконе.
— Что отвечать будем? — сипло выдавил Патрикеев.
— Ответим, как древний царь Леонид «Приди и возьми». А в городе объявить, что Кичи всех обасурманить желает. И давайте думать, как отбиваться будем.
Несмотря на
Если, конечно, мы не оплошаем.
Одна беда — пороха не успели запасти в достатке, пришлось выгребать все из запасов городов, которые под набег точно не попадут. Та же Вологда или Белозерск покамест обойдутся. Оттуда же стягивали и людей — без шемякиных и серпуховских нас маловато.
Вот с чем хорошо, так это с оружием и ядрами. На Устюжне три домницы чугун плавят, хоть залейся. Кемь тоже добавляет, даже Выксунский заводец что-то выдавать стал.
А людей… Даже тех, кто на Земский собор вызван, пришлось в строй ставить, дыры закрывать. Так-то войско вроде и немалое, но по сведениям, что тезики привезли, Кичи чуть ли не полста тысяч поднимает. И сдернувшие из Хаджи-Тархана православные подтверждали:
— Безбожный царь Махмет идет на христианство, на Русь, на святые церкви и на великого князя, в силе тмочисленной.
Беженцев перенимали вятские ватаги на Жигулях и споро отправляли в Москву с докладом, так сказать, из первых рук.
— Похваляется злоименитый Махмет все православие пленить и самого велик… — мужичок запнулся, но я кивнул продолжать, — и самого великого князя, как при Батые.
— Всей силой идут, — уточнил без растекания в эмоции вятский, вернее, уже жигулевский казачина в татарском доспехе, — ногаев гонят.
— Почему гонят?
— У них распря с Кичи, не хотели идти, так он аманатов взял. А еще пятигорские черкесы с ним, которые с крымцами которуют. Да Гераевых мурз немного…
Ну да, тут есть шанс пограбить, а государственная принадлежность в Диком Поле вещь весьма условная. Сегодня мурза служит Крыму, завтра откочевал к Астрахани, послезавтра еще куда…
Мимо моего загородного двора и Спас-Андроника по Яузской дороге, шедшей от Кремля на восток, скрипел телегами очередной обоз. Раскосмаченные мужики, вырванные из круговерти полевых работ, угрюмо подгоняли лошадок. Везли припас, везли оружие и брони, увозили ценности… Все, как много раз было и как еще много раз будет.
Город несуетно, но уперто готовился к осаде — памятуя о прошлом стеснении, в Кремль навезли бревен и быстро ставили хлева для скотины и времянки для жилья. Все при деле, ребятишки тоже помогают, один только Евлампий Короста, дьяк и «полномочный представитель» Шемяки ходил, задирал нос, брезгливо
С Ордынского двора на юг понемногу отъезжали купцы, чтобы не попасть под раздачу. А с севера малыми группами подходили пикейщики, пушкари, приезжали по одному-два воины кованой рати, то есть тяжелой конницы.
Не хватало телег, в Коломну пришлось грузить вагенбурги, да там они и остались, когда в Москву прибежал верхами гонец со степи — Орда идет древней Муравской дорогой.
Город встал на молитву. Во всех церквах горели светильники и паникадила, в Успенском соборе у Владимирской иконы Богоматери истово крестясь, толпились бояре и простецы, воины и женки посадские. Митрополит строго и торжественно призывал к одолению на нечестивые супостаты. В полусумраке храма сурово и строго стояли возчики, кузнецы, плотники, дворские, мнихи, купцы и, казалось, что святые тоже взирают с икон суровее и строже. В толпе изредка поблескивали брони — воины заходили в соборы прямо с дороги и, выйдя, тут же отправлялись дальше.
— Многия мнили до основания разорить землю твою, Пречистая Богородица, но каждый раз помощью твоей, Владычица, низвержены были! — возглашал Мисаил.
А когда я выходил из собора, то откуда-то из толпы крикнули:
— Встань, княже, за православных крепко!
И все поддержали согласным гулом. А Мисаил еще и добавил:
— Мужайся и крепись, сыне. Воину Христову и доброму пастырю, как в Евангелиях сказано, жизнь свою положить не зазорно.
Вот уж чего совсем не хочется, так это жизнь полагать. Но деваться некуда, иначе не поймут. Пусть даже главнокомандующий не я, да только мне на передок все равно придется выйти. А Палецкий, стоило после молебна собраться в думной палате, заявил:
— Каширу сжечь надо.
Вот так вот, своими руками, один из опорных пунктов на Берегу???
— Иначе Орда может не Сенькиным перелазом, а Протвинским бродом пойти.
Волк сжал зубы и отвернулся — если Орда там переправляться будет, то его вотчинку разнесут по бревнышку. И заодно Серпухов.
А нам нужно, чтобы они на Кремль ломились. Со «скорой татарщины» пушек прибавилось, так что вряд ли возьмут. И по всему выходит, что каширских надо вывести, а с городом поступить, как Федька сказал, а нам ехать на Коломну…
Как его подталкивали, так Кичи-Мухаммед и поступил — от бродов на Оке ломанулся по Каширской дороге всей силой.
— Что же, государь, — оправил пояс Палецкий, — гонцы князь-Василию в Серпухов посланы, пора и нам.
— Значит, выступаем, — встал я и перекрестился на образа.
Воеводы задвигались, позвякивая байданами и гремя ножнами, но вскоре все разобрались и в относительном порядке вышли на улицу Коломенского кремля.
Теперь все зависело от скорости и от того, насколько плотно конные разъезды прикрыли наше выдвижение. По расчетам, хан должен пройти Домодедово село и только тогда узнать, что творится у него в тылу, иначе свернет раньше и может нас опередить.