Великий лес

Саченко Борис

Магазин, как и клуб, оказался на замке. А вот школа как будто работала. Нет, детей нигде не было видно, не было видно и детских следов, но парадная дверь была открыта. Висело на стене и какое-то объявление.

«Может, приказ тот немецкий?» — подумал Костик и не мог не свернуть с дороги, не подойти к школе.

Издали догадался, что на стене висит не приказ, а нечто совсем иное. Пройдя еще несколько шагов, прочел слово «ПОЛИЦИЯ», написанное большими черными буквами на куске рыжей фанеры. Остановился в испуге.

«И тут полицию организовали! И я чуть сам прямо к ним в руки не пришел».

Повернулся,

зашагал прочь от школы. Но там его, видно, уже заметили.

— Эй, что ты хотел?

Костик замер на месте.

«Отвечать или?..»

И все же оглянулся. И в том, кто окликнул его, узнал одноглазого, того самого, с которым недавно играл в очко и у которого выиграл кучу денег. Одноглазый тоже узнал Костика.

— А-а, это ты! Чего ж испугался, не заходишь? Тут все свои…

Охоты возвращаться, входить в школу, разговаривать с одноглазым у Костика не было. Но и не послушаться нельзя, коль одноглазый говорит, что там все свои. Чужими ногами побрел назад. Поднялся на крыльцо, вошел в коридор. Только тут обратил внимание: у одноглазого на рукаве белая повязка, а на плече — винтовка.

— Вы что, в полиции? — спросил Костик, поздоровавшись.

— А почему бы мне не быть в полиции? — вопросом на вопрос ответил одноглазый. — Я и с одним глазом стреляю не хуже, чем иные с двумя. Сдавали зачет, так убедились… Айда в класс, там и Игорь, и Эдик, и Кузя…

— Что, они тоже в полицию поступили?

— А что? Делать ничего не надо, винтовку немцы дают и платят. Где еще такая лафа?

Поднялись на второй этаж, вошли в класс. За столом, стоявшим посередине комнаты — больше в ней ничего не было, — сидело человек десять подростков и мужчин, среди которых Костик узнал кое-кого и из своих знакомых. Все были в шапках, кожухах или стеганках — холодно в классе, — с белыми повязками на рукавах. Шла игра в карты, в очко. У стены, составленные в козлы, стояли винтовки.

— Смотрите, кого я привел! — сказал одноглазый, как только они вошли.

Все, как по команде, обернулись к двери.

— А-а! — раздалось несколько голосов. — Давай сюда, посмотрим, как тебе сегодня повезет. Как в прошлый раз или еще больше.

Костик смущенно опустил глаза, шмыгнул носом.

— У меня денег нет, — признался он.

— Столько выиграл — и нет? — удивился одноглазый. — Куда ж ты их девал?

— Дома у меня деньги… Не взял с собой.

— Дома у нас и женки ёстека! — хохотнул кто-то.

Интерес к Костику проходил. Даже у его приятелей — Кузи, Игоря и Эдика. Лишь одноглазый смотрел как-то подозрительно, словно прицеливался.

— А ты хитер, — произнес он наконец. — И тогда удрал… И сейчас не хочешь играть, потому что, видать, знаешь: не с кем. Все обезденежели, все бедные, как церковные крысы. Шантрапа, рубль проигрываем, два взаймы берем.

— Ну-ну, давай без этого! — зашипели на одноглазого из-за стола. — Вот завод и железку пустим — будут гроши.

— Пустите, — издевался, дразнил сидевших за столом одноглазый. — Когда рак на горе свистнет.

— Чего это ты? — как-то начальственно повел головой Кузя.

— Да того, спадар начальник, что видел, как с тем приказом немецким обошлись.

— Его надо снять, — сказал Игорь. — Не приведи бог немцы увидят… Нам же и отвечать…

— Не нам, а тем, кто это

сделал, — отрезал Кузя. — В Великом Лесе, поди, такого нет? — повернулся он к Костику.

— Чего нет? — не понял Костик.

— Ну-у, того, что у нас… Безобразия такого. Завод сожгли, мосты на железке тоже. Теперь все восстанавливать надо… И приказ у проходной вывесили, так запаскудили его.

— А что в том приказе?

— Чтоб к работе приступали. Надо завод пускать и железную дорогу. Ты, видно, тоже груши околачиваешь? Давай к нам, в полицию!

— А разве в Великом Лесе своей полиции нет? — посмотрел на Костика цыганистый Игорь.

— Почему же, есть.

— Я знаю, что есть, — ухмыльнулся Кузя. — Да у нас интересней.

— Почему это у нас интересней? — вмешался в разговор одноглазый.

— У нас делать нечего. Сиди вот, в карты играй. А у них там… Землю вот станут делить, пойдет свара — кому получше землица, кому похуже. А ты мири. Да и собирать придется для немецкой армии кожухи, валенки, яйца, сало, масло… Хватит дел. А у нас рабочий класс, ничего этого нет. Что заработал, то и съел. И всё.

— Упрощаешь, — покачал головой одноглазый. — Коль полицию организовали, найдется ей дело. Вот увидишь, — как будто знал, смотрел далеко вперед одноглазый.

— Найдется, тогда и будем делать! — оптимистически заключил Кузя.

Пока шел этот разговор, Кузин сосед — Эдик — проиграл банк. Колода перешла в руки к Кузе. Он сосредоточенно принялся раздавать карты, совсем забыв про Костика. Подсел к игрокам и одноглазый. А Костик постоял еще немного у порога и, никому ничего не говоря, тихонько шмыгнул из класса. Спустился по лестнице со второго этажа, вышел во двор. И никуда больше не заходил — прямо от школы подался домой, в деревню.

«А может, и правда вступить в полицию? — думал он. — Винтовка у меня будет. Смогу за отца, за дом вступиться, стрелять научусь. Сгодится в жизни… Опять же, если немцы всех работать заставят, — у меня есть занятие. Не идти же снова колоды катать на завод… Покатал — и хватит… А тем временем что-нибудь и прояснится, видно будет, к чему все идет…»

XV

Кончать то, что начато, трудно, однако и начинать новое бывает не легче. В непреложности этой истины не раз убеждался Василь Кулага и прежде, но особенно ощутил ее в те осенние и зимние дни, когда, распрощавшись с домом, с семьей, мыкался один по полям, по лесу. Вроде бы и ясно было, что он должен делать, чтобы не остаться в стороне от борьбы с захватчиками, а все же… Привычное, домашнее влекло, манило к себе. «Что там, дома, в деревне, как жена, дети?» — сидело занозой, ни на минуту не шло из головы. Что-то вроде обиды частенько закрадывалось в мысли и в сердце — жил человек, себя не щадил, старался, а вот как все обернулось… Первое испытание на жизненном пути — и все рухнуло, жена не выдержала, не захотела переносить вместе с ним, с мужем, невзгоды. «А еще и труднее может быть… Что ж тогда? Пока ничто не угрожало ни ей, ни мне — жили. А чуть надвинулась опасность — выгнала, словно трутня из улья. Не нужен я ей стал», — думал Василь, испытывая вместе с обидой и чувство ответственности за семью, особенно за детей. «Что они умеют, что могут? И если я их не защищу — кто защитит?»