Великий лес

Саченко Борис

И это вдохновило Клавдию, обрадовало: пускай не он, старик, ей настроение портит, а она ему. Так и завелись… Свекор одно сделать хочет, а Клавдия поперек ему… Со свекра ненависть постепенно перекинулась и на мужа, Пилипа, невзлюбила его Клавдия. Да и за что так уж было его любить? Обходительности, внимания за ним не водится, чтобы ласков был — тоже нет… Самое сокровенное и то делал словно по принуждению, без охоты. Не знай Клавдия, как это другие делают, может, и терпела бы. А то ведь знала, еще до замужества, когда у матери жила, с хлопцами в гумне ночи коротала. И с Гришкой Сапуном, и с Мишкой Саватеем, и еще кое с кем. Попыталась было прежних своих кавалеров заново привадить. Хотя и женаты уже были, но помиловаться с нею, с Клавдией, как когда-то, не отказывались. Сравнила то, что у нее с Пилипом, мужем, было, и…

Не то что холодность — отчуждение к Пилипу возникло. «И чего я, дурища, замуж за него пошла?» Невмоготу стало жить с Пилипом, бросить его захотелось, уйти насовсем. Матери об этом сказала, призналась, что мочи ее нет жить у Дорошек, впору бежать от них куда глаза глядят. Но мать охладила: «А где оно, дочка, лучше? Такая наша бабская доля — терпи, молчи…» Терпела, молчала. Даже когда Пилип заставал, ловил ее с мужчинами, бил, топтал ногами — терпела, не кричала, не плакала. Знала: виновата она перед мужем. Но и сил не было хоть изредка не дать себе воли, сдержаться, если настоящий мужчина близко оказывался, если душа к нему льнула. Пилипа мучило, прямо жизни не давало, что детей у них нет. Просил, молил Клавдию — поговори с женщинами, выведай, что делать надо, как себя вести, чтоб забеременеть. А она и без женщин, без всяких расспросов знала: мужика ей настоящего — и все у нее будет, как у людей. Была, была мыслишка — забеременеть, родить не от мужа. «Чтоб не думал, что неспособная, чтоб не попрекал…» Если что и сдерживало от решительного шага, так только стыд. Ведь каждый узнает, от кого дитя. «Смеяться, потешаться станут. И надо мной, и над Пилипом… Да и маленькому достанется…» Жила, тлела в душе и надежда — все же забеременеет она, Клавдия, от мужа, родит ребеночка… Да надежде этой, видно, не суждено было осуществиться. Шли месяцы, годы, а близости, нежности между мужем и женой не возникало. Напротив, росли отчуждение, враждебность. И деваться-то куда? К матери вернуться? Но у матери и без нее, Клавдии, трое на руках. И жизнь у них… Э-э, известно же, что за жизнь, когда в хате вдова и дети…

Война, то, что Пилипа забрали в армию, вернули Клавдии надежды. «Теперь я одна… Что хочу, то могу и делать. Никто не помешает». Пошла как-то в Гудов, привела себе кавалера. Не местного, приблудного, кривого. И это бы ничего, да хил оказался, куда ему до любовных утех, и ночи не выдержал — сбежал. И надо же — свекру, Николаю, на глаза попался. Не спится черту старому, носит его нелегкая в потемках по двору…

Ждала, ждала Клавдия, что заявится к ней свекор ругаться, увещевать, стыдить. Ждала и готовилась. Хотелось, ох как ей хотелось высказать все, что на душе скопилось, накипело. Да свекор не зашел — ни в ту ночь, ни днем назавтра, ни позже. То ли одумался, не захотел усложнять и без того непростые отношения с невесткой, то ли другие события захлестнули его с головой. А может, не успел. Василь Кулага как-то встретил ее на улице, предложил коров гнать на переправу. И она, Клавдия, согласилась. С радостью согласилась. Хоть на край света пошла бы, чтоб только дома, в Великом Лесе, не оставаться. Так опостылело все время, из года в год, под присмотром то матери, то мужа, то свекра маяться. «Хоть несколько дней, да поживу по-своему, в охотку». Правда, скоро убедилась, что и в дороге свою жизнь так, как хотелось бы, не устроишь. Хомка — ну не чудило ли? — побрезговал ею! Более того, заставлял коров доить, бидоны с молоком с воза и на воз таскать. Обозлилась было Клавдия. А тут еще неразбериха эта, отступление… И мужчин вроде много, то туда, то сюда идут. Да у каждого свои заботы, не до того им, чтоб с женщиной познакомиться, ночку с нею провести. Только на переправе и повезло — Змитра Шламака встретила. Хотя лицом он и не очень-то вышел, зато уж такой выносливый — Клавдия и не думала, что бывают на свете такие мужчины. Всего одну ночь провела с ним на возу, а уже без него жить не могла, готова была идти за ним куда только скажет, куда поведет. Кто он был, этот Змитро Шламак, не знала Клавдия. Да и не шибко ее это интересовало. Важно, что мужчиной был, умел подарить женщине радость. Умел, как никто. И ее, Клавдию, слушался. Велела, чтоб Хомку припугнул, прогнал, потому что в печенки въелся за дорогу, просто видеть его не может, — Змитро не отнекивался, в два счета утихомирил колченогого.

– Молодчина ты, — нахваливала Змитра Клавдия, когда тот вернулся после расправы

с Хомкой, снова залез под постилку на возу. — Не повстречай я тебя — и не знала бы, что такие мужчины есть.

— Есть всякие. И хуже, и лучше, — довольный похвалой, облизывался, как блудливый кот, Змитро. — Хочешь получше?

— Нет, ни лучшего, ни худшего не хочу, — крутила головой Клавдия. — Тебя, только тебя хочу…

И глаза ее так и горели.

— Так у тебя ж, поди, был мужчина? — спрашивал, поглядывая на Клавдию, Змитро.

— Был. Только не мужчина, а муж, — улыбалась Клавдия.

— Что, слабачок?

— Слабачок.

— И где же он?

— На фронт забрали.

— Ты одна теперь?

— Одна.

— Без детей?

— Без детей.

— А дальше как жить будешь?

— Не знаю, ничего не знаю, — жмурилась, крутила головою Клавдия.

— Хата у тебя есть?

— Есть. Правда, свекор через сени живет.

— Злой?

— Да уж злее некуда. И самого себя, кажись, не любит. Если б ты его так же, как этого Хомку, приструнил, может, лучше бы стал, подобрел.

— Это можно, — польщенно кривил в усмешке губы Змитро. — У меня, знаешь, рука… Разок приложусь — на всю жизнь человек запомнит. За это я и в тюрьму угодил…

— Ты в тюрьме сидел? — в страхе даже отпрянула от Змитра Клавдия.

— Сидел. Раскулачивать нас пришли. А я зол был, как лев. Тряхнул одного легонько. А он хилый, трухлявый. Сразу в штаны надул, обмяк. Меня и арестовали. Думал — концы, расстреляют. Нет, пожалели, работать заставили. Так бы и маялся, если б немцы не вызволили…

— А что теперь делать будешь? — спрашивала, уже с сочувствием, Клавдия.

— Не думал пока. Некогда было думать — всего несколько дней на воле. Рад, что над горбом никто не стоит, идти могу куда вздумается… А то ведь… не жизнь была — каторга.

Дождь давно перестал, даже солнце выглянуло, показалось из-за туч, — еще чуток, и совсем распогодится. Мычали недоеные, непоеные коровы, ржали кони. Послышался и гул самолетов — летели, видно, снова бомбить переправу.

— Утекать надо, — поднимаясь на соломе, настороженно сказала Клавдия. — А то как начнут бомбы сыпать…

— Куда утекать-то?

— Ближе к дому, известно.

— А где твой дом?

— В Великом Лесе. Слыхал, может, село такое?

— Не-а, не слыхал. Сам-то я не из здешних мест. Из-под Комарина.

— А-а, да это ж не так и далеко. И отсюда, и от нас. Мужа моего невестка тоже родом откуда-то из-под Комарина…

— Правда? — удивился Змитро. — А я думаю, откуда ты про Комарин знаешь.

Клавдия слезла с воза, расчесала гребешком волосы, обтянула на себе юбку. Постояла, посмотрела на Змитра, который все еще лежал на соломе, о чем-то, показалось, нахмуренно думал, и пошла отвязывать лошадей.

Надо было, пока не поздно, удирать отсюда. А куда — Клавдия не знала…

V

С тяжелым чувством уходили после неожиданного угощения у Степана Родионовича Кухты Андрей Макарович и Алина Сергеевна. Особенно Андрею Макаровичу было не по себе. Он даже не сдержался, отмахнулся, как от назойливой мухи, от Степана Родионовича, собравшегося было их проводить:

— Мы что, дороги не знаем, заблудимся?

— Да как-то гэтта вроде и неловко. В гостях были — и не проводить, хи-хи — хихикал, осоловело поглядывая то на Андрея Макаровича, то на Алину Сергеевну, хозяин.

— Штаны через голову неловко надевать. А все остальное — ловко, — говорил, не скрывая раздражения и, злости, Андрей Макарович. — Вам что, делать нечего? Со стола приберите… Или… пишите свой роман…

— Да оно… Работа, конечно, есть, — стоял посреди хаты Степан Родионович, который и рад был никуда не идти, обойтись без провожаний.

— Вот и займитесь своей работой. И так вон сколько времени потеряли.

— Это разве потеря… Ради себя… Ради дорогих гостей…

— Спасибо вам, — уловив настроение мужа, вмешалась в разговор Алина Сергеевна. — За все спасибо!

И поклонилась Степану Родионовичу, несколько, пожалуй, манерно, по-старомодному, но, как могло показаться, от души.

А Андрей Макарович ни «спасибо», ни «до свидания» не сказал. И руки Степану Родионовичу не подал. Как стоял с узлами, так и вышел, втянув голову в плечи, и зашагал, не оглядываясь, по деревне. Алина Сергеевна догнала его уже за околицей, на подходе к лесу.