Великий мертвый
Шрифт:
Хуан Диас дотащился до пушкарей, все еще кашляя, развязал дорожный мешок брата Бартоломе и достал мех с вином. Ослабил кожаный шнурок. Глотнул. Огляделся.
Монах стоял на коленях, уткнувшись лбом в дорожную пыль, и протяжно, истерично подвывал.
— Сеньора! Наша! Милостивая! Не позволь погибнуть! Не увидев стен! Твоего священного Иерусалима!
Падре Хуан Диас грязно выругался и глотнул еще. Полегчало.
«Иерусалим… — горько подумал он, — где он, этот Иерусалим?»
Ответа
Падре глотнул еще и еще, в голове поплыло, и он как-то особенно ясно осознал, что там, где совсем нет евреев, не может быть и священного города Иерусалима. В принципе.
«Да, и сарацины ли эти дикари? — усмехнулся он. — А если не сарацины, то кто? Китайцы? Русские? Персы?» Падре перебрал всех, кого создал для покорения и постепенного одомашнивания Господь, и понял, что не знает.
Иц-Тлакоча колотило; руки, ноги, плечи — совершенно помимо его воли — тряслись, как во время сильной болезни. Он впервые увидел Четвероногих и Тепуско, швыряющих большие круглые камни на десять полетов стрелы и был потрясен их яростью и силой. Но самое жуткое, что он понял: мертвецам-кастиланам пленные не нужны. Нет, семь человек они взяли, но приносить их с воинскими почестями в жертву своим богам вовсе не собирались, а, напротив, оставили жить и теперь, как сообщили разведчики, поджаривали им пятки в углях, расспрашивая о чем-то через своего пугливого переводчика.
— Я пойду к ним, — все более мрачнея с каждым криком пленных, повернулся он к вождю города Сентла.
— Они тебя убьют.
Иц-Тлакоч поджал губы.
— Нам нужно собрать своих павших.
— Как хочешь. Ты — военный вождь, тебе и решать.
Иц-Тлакоч глубоко вздохнул, с трудом вытащил из колчана три стрелы с белым оперением, развернул их остриями вниз и, преодолевая дрожь, направился к выходу из леса. Осторожно, так, чтобы не наступить в разбросанные повсюду кишки и оторванные головы, прошел около двухсот шагов и замер, давая время увидеть его и понять, что он пришел говорить.
Вблизи мертвецы были просто ужасны. Заросшие бородами — такими густыми, словно жили уже триста лет, часть — то ли седые, то ли какие-то линялые, с белыми обескровленными лицами они загомонили, начали тыкать в него пальцами, а потом самый главный, подзывая Иц-Тлакоча, махнул рукой.
— Иди сюда, сарацин!
Вождь осторожно шагнул вперед. По правилам они должны были встретиться на середине. Но мертвец, похоже, или не знал правил или уже считал себя победителем.
— Давай-давай, Иц-Тлакоч! — засмеялся предводитель. — Не бойся!
Услышав свое имя, Иц-Тлакоч вздрогнул и вдруг вспомнил
«Вонючая лисица! — стиснул челюсти Иц-Тлакоч. — А я ему поверил! Другом своим называл!»
Если бы он поменьше слушал Мотекусому, да вовремя ушел в лес вместе со своими людьми, золотом и едой, мертвецов здесь никто бы не увидел еще восемь тысяч лет.
Преодолевая дрожь, вождь подошел совсем близко и присел, куда указали, — на перевернутый барабан одного из своих погибших воинов.
Мертвецы смотрели на него с откровенным любопытством и нескрываемыми насмешками, но каждый занимался своим делом. Кто-то проверял тетиву маленького металлического лука, а кто-то аккуратно срезал с ягодиц павших воинов его племени тонкие пласты жира и кидал их в уже поставленный на огонь большой котел.
«Неужели едят?» — содрогнулся вождь и тут же понял, что ошибался. Мертвые мочили в растопленном человечьем жире тряпки и с шепотками и начертанием в воздухе креста прикладывали их к ранам — как своим, так и на телах своих четвероногих воинов-соратников.
— Что, Иц-Тлакоч, страшно, когда крестное знамение творят? — рассмеялся предводитель и сел на второй барабан — напротив. — Ничего… сарацин поганый… то ли еще будет! Сеньора Наша Милостивая всех чертей в твоих богомерзких мечетях заставит трястись!
Иц-Тлакоч молчал; он ждал, когда переводчик встанет рядом с предводителем, а пока рассматривал пришельцев и уже видел: кровь была самая настоящая.
«Неправильно их мертвыми называть», — подумал он и тут же сам себя одернул: он еще ни разу не видел, чтобы кто-нибудь убил кастиланина.
Вечно испуганный переводчик поздоровался, и вождь тут же перешел к делу:
— Разреши мне собрать павших воинов.
Переводчик быстро и картаво, словно ворон, затрещал и тут же выдал ответ:
— Давай сначала о перемирии и выплате дани говорить. Нам золото надо. Много золота.
Иц-Тлакоч представил себе, как отнесутся к уплате дани, а значит, и подчинению чужакам, его соплеменники, и покачал головой.
— Это не только я решаю.
Предводитель помрачнел и поднялся.
— Ну, как знаешь… я ведь тоже не все решаю, и мои друзья, — он хлопнул по спине обвязанного примочками из человечьего жира Четвероногого, и тот с хрипом взвился на дыбы. — Мои друзья жаждут крови!
Иц-Тлакоч замер. Ничего более жуткого он еще не видел. Никогда…
— И Тепуско тоже хотят вашей смерти! — зло махнул предводитель в сторону стоящих поодаль пушек, и те взревели и выплюнули из черных ртов дым и смрад.
Иц-Тлакоч представил себе, как эти чудовища ворвутся в его селение, и взмок.