Великий мертвый
Шрифт:
А тем же вечером, едва они с еще большими потерями прорвались-таки назад в крепость, Кортеса вызвали на совет капитанов.
— Ты зарвался, Кортес, — от имени всех сказал ему Гонсало де Сандоваль. — Мы могли выйти вместе с золотом в первый же день, но ты бездарно потратил время, пытаясь перетащить сюда своих индейских баб. Мы могли уйти во второй день — вместе с Ордасом. А с теми силами, какие ты угробил сегодня, мы легко могли прорваться до самых дамб. С нас хватит, Кортес. Ты понял?
Кортес
А тем же вечером все снова встало на свои места. Корабельный мастер Мартин Лопес увидел, во что превратились его сухопутные шхуны, и покачал головой.
— Все, сеньоры. Нам их не восстановить.
— Может, попробуешь? — заволновались капитаны.
— У нас леса нет, — развел руками плотник. — Я вообще не понимаю, на чем вы их назад приволокли. Вы только гляньте: у каждой от силы по два-три колеса остались!
И вот тогда взоры капитанов снова обратились к Кортесу, — как всегда.
Кортес думал недолго и вскоре приказал привести Мотекусому.
— Скажи ему, — повернулся он к Марине, — что завтра с утра ему предстоит уговорить своих подданных выпустить нас из города без боя.
Марина перевела.
Мотекусома печально улыбнулся и почти равнодушно что-то произнес.
— Он говорит, что не сможет тебе помочь. Да, и не желает.
— А если я снова отправлю к его детям палача? — прищурился Кортес. — Вот только с кого бы мне начать… с девочек или с мальчиков? Пусть посоветует.
Лицо Мотекусомы перекосилось.
— Он говорит, что ты обещал больше не трогать детей, — сухо перевела Марина. — Он говорит, что уже не может тебе верить, а помощь тебе все равно уйдет в песок. Так всегда было.
— А вот это не его забота, — отрезал Кортес. — Он пусть делает, что велено, а думать буду я.
Мотекусома выслушал перевод, произнес что-то короткое и махнул рукой, а на следующее утро, после ночи беспрерывной осады, солдаты вывели Великого Тлатоани на плоскую крышу дворца.
— Мотекусома! — охнул кто-то, и осаждающие мгновенно откатились от стен, чтобы разглядеть того, кто правил ими восемнадцать лет.
— Что тебе надо, Мотекусома? — пронзительно выкрикнул кто-то из вождей. — Или ты вышел полюбоваться на свой позор?!
Вся улица замерла.
Мотекусома обвел горожан слезящимися глазами.
— Дети мои… простите. И делайте то, что должно. Это все, что я имею право сказать вам.
Он скорбно поджал губы и, давая понять, что более не произнесет ни слова, понурился. Воины, — как вверху, на крыше, так и внизу, на улице, — переглянулись.
— Пращники! — скомандовал вождь. — Вы слышали, что вам приказал Великий
И тут же на Мотекусому и прикрывающих его кастильских солдат обрушился град заточенных в форме остроконечных яиц камней.
Когда раненого в голову Мотекусому принесли в его покои и предложили услуги войскового лекаря, тот отказался. Хотя, если честно, Кортес так до сих пор и не решил, что нужнее бывшему Тлатоани — лекарь или палач.
— Его надо убить, — мрачно произнес солнечный Альварадо.
— Не уверен, — мотнул головой Кортес. — Труп, возможно, еще придется выдавать. У них к этому строго относятся.
— Отдайте его мне, — попросил стоящий здесь же палач. — Я все сделаю, как надо.
— И что ты сделаешь?! — взвился Кортес. — Вытащишь нас из этого дерьма?!
Палач осклабился.
— Насчет дерьма не знаю, не моя это профессия… а вот если шпагу в задницу воткнуть, эти дикари ни за что не догадаются, что он убит. А язычникам скажем, что он сам помер, — от их же камней…
И лишь тогда вмешались духовные лица.
— Передайте его нам, сеньоры, — от имени обоих попросил падре Хуан Диас. — Над ним вашей власти уже нет… по глазам видно.
Кортес секунду размышлял и кивнул. Если бы Тлатоани принял перед смертью католичество, это можно было использовать… Но и духовные лица, даже приложив поистине титанически усилия, оказались не властны над язычником.
— Покайтесь, Мотекусома, — через Марину уговаривал брат Бартоломе. — Примите крещение, и Христос тоже примет вас — в царство вечной любви… туда, где нет зла.
Мотекусома прикрыл глаза и что-то произнес.
— Вы, как дети, — начала переводить Марина, — закрыли глаза на Черное лицо бога, и думаете, что его не стало…
Падре Диас поморщился. Он терпеть не мог этой дикарской философии.
— Отвернись от зла, Мотекусома… — убедительно произнес он. — И оно потеряет власть над тобой!
И тогда Мотекусома выдавил что-то протестующее и отвернулся к стене.
— Что он сказал?! — накинулись оба святых отца на Марину.
— Правду, — пожала плечами она. — Кто боится посмотреть злу в лицо, тот сажает его на свою шею.
Куит-Лауак вел осаду планомерно и расчетливо, но и Малинче был неглуп, и вскоре начал делать фальшивые попытки к примирению — одну за другой. Уже на второй день он выдал начавшее пованивать тело Мотекусомы и выиграл для своих бойцов часа полтора передышки, а на третий день — частями, по два-три человека — выпустил на волю целую партию взятых в плен при штурме храма высокопоставленных жрецов.