Великий перелом
Шрифт:
Деревушка встретила летчиков и Татьяну лаем собак. Рыбаки и их жены вышли из дверей посмотреть на пришельцев. Выражение их лиц варьировало от безразличия до враждебности. Бэгнолл сказал по-немецки:
— Мы — трое английских летчиков. Мы застряли в России больше чем на год. Мы хотим вернуться домой. Может кто-нибудь из вас переправить нас в Финляндию? Мы не располагаем многим, но заплатим, чем сможем.
— Англичане? — спросил один из рыбаков, с таким же странным акцентом, как эстонские стрелки. Враждебность исчезла. — Я возьму вас.
Через мгновение кто-то еще предъявил
— Не ожидал, что из-за нас начнется ссора, — пробормотал Бэгнолл, когда жители деревни заспорили. Победил тот, кто первым согласился везти их. Он убежал в дом, затем вернулся в сапогах и в вязаной шерстяной шапке и повел всех к своей лодке.
Татьяна последовала за ними. На прощанье она по очереди расцеловала летчиков. Жители деревни оживленно прокомментировали это на своем непонятном языке. Двое или трое мужчин захохотали. Это было вполне понятно. А две женщины громко презрительно фыркнули.
— Вы уверены, что не поедете с нами? — спросил Бэгнолл.
Татьяна снова отрицательно покачала головой. Она повернулась и, не оглядываясь, зашагала на юг. Она знала, что ей полагается делать, и понимала, какие последствия будет иметь ослушание.
— Идемте, — сказал рыбак.
Летчики поднялись на борт вместе с ним. Остальные жители деревни столкнули лодку в море. Рыбак открыл дверцу топки паровой машины и принялся бросать в топку куски дерева, торфа и высушенного конского навоза. Покачав головой, он пояснил:
— Надо бы угля. Но нету. Приходится топить тем, что есть.
— Мы знаем несколько куплетов этой песни, — сказал Бэгнолл.
Рыбак хмыкнул. Лодка, вероятно, была бы тихоходной и на угле. А на чем попало она шла еще медленнее, и дым, поднимавшийся из ее трубы, был еще противнее, чем дым Кохтла-Ярве. Но машина работала. Лодка плыла. Если с воздуха не свалятся на голову ящеры, то до Финляндии менее дня пути.
— О, Ягер, дорогой, — сказал Отто Скорцени нарочитым фальцетом.
Генрих Ягер удивленно оглянулся: он не слышал, как подошел Скорцени. Эсэсовец засмеялся:
— Хватит мечтать об этой твоей русской куколке, удели внимание мне. Мне от тебя кое-что требуется.
— Она не куколка, — сказал Ягер. Скорцени засмеялся еще громче. Полковник-танкист настаивал: — Если бы она была куколкой, я бы вряд ли мечтал о ней.
Эта частичная уступка устроила Скорцени, и он кивнул.
— Хорошо, пусть так. Но даже если она сама Мадонна, оставь мечты о ней. Ты знаешь, что наши друзья из дома прислали нам подарок, знаешь?
— Трудно не узнать, — согласился Ягер. — Столько вас, проклятых эсэсовцев, вокруг, что и пописать негде, и каждая вонючка — со «шмайссером» и с таким видом, будто он готов тебя пристрелить. Бьюсь об заклад, что знаю, что это за подарок.
Он не стал уточнять — и не потому, что мог ошибиться, а из доведенного до автоматизма инстинкта безопасности.
— Наверняка, — сказал Скорцени. — А почему бы и нет? Об этом веществе ты знаешь так же давно, как и я, с того дня под Киевом.
Больше он ничего не сказал, но и не требовалось. На Украине они украли взрывчатый металл у ящеров.
— Что
— У тебя неладно с головой? — спросил Скорцени. — Я собираюсь взорвать жидов в Лодзи и удрать, вот что я собираюсь сделать, а их друзья ящеры и бедные проклятые поляки окажутся в неподходящее время в неподходящем месте. — Он снова захохотал. — Тут в одном предложении вся история Польши, не так ли? Бедные проклятые поляки в неподходящем месте в неподходящее время.
— Полагаю, у тебя есть на это разрешение? — сказал Ягер, предполагая как раз обратное. Если бы кому-то захотелось воспользоваться атомной бомбой для своих собственных целей, то Отто Скорцени — именно тот человек, который сделает это без всякого разрешения.
Но не сейчас. Крупная голова Скорцени закачалась вверх и вниз.
— Можешь поставить в заклад свою задницу, но оно есть: от рейхсфюрера СС и от самого фюрера. Оба у меня в портфеле. Хочешь глянуть на интересные автографы?
— Ни малейшего желания. — В определенном смысле Ягер почувствовал облегчение — раз Гиммлер и Гитлер подписались, то, по крайней мере, Скорцени удержится в каких-то рамках… или не выйдет за них больше, чем обычно. И все же…
— Поражает меня напрасная трата бомбы. Никакой угрозы из Лодзи не исходит. Посмотри, что получилось в последний раз, когда ящеры попытались переправить через город подкрепление нашим врагам: их перехватили и перемололи.
— О да, евреи оказали нам чертовскую милость! — Скорцени закатил глаза. — Эти ублюдки были в германской форме, когда напали на ящеров, но за это их ругать не стоит — что мы и сделали. В частности, я. Ящеры подкупили пару поляков со снайперскими винтовками, те подобрались сюда и устроили охоту на Скорцени. Ящерам очень хотелось мне отплатить.
— Ты ведь все еще здесь, — отметил Ягер.
— Ты заметил, не так ли? — Скорцени сделал движение, словно целуя его в щеку. — Какой же ты умный мальчик. Но оба поляка мертвы. Понадобилось некоторое время — и мы с точностью до злотого знаем, сколько им заплатили. — Он улыбнулся, показав зубы: возможно, при воспоминании о том, как погибли поляки. Но затем он помрачнел.
— Но мертв еще и подполковник Брокельман. Этому несчастному сыну потаскухи повезло вырасти примерно с меня ростом. Один из поляков снес ему голову с расстояния в тысячу метров. Исключительно точная стрельба, должен сказать. Я сделал ему комплимент тем, что вручил ему его указательный палец.
— Уверен, он очень обрадовался, — сухо сказал Ягер.
Быть связанным со Скорцени означало быть замешанным в самые грязные дела, дела, о которых он как командир танкового соединения не должен бы и думать. Массовые убийства, пытки… Он за все это не расписывался. Но они входили в меню войны, независимо от того, подписался он под ним или нет. Зачем уничтожать город, жители которого приносят рейху больше пользы, чем зла? И достаточно ли для смертною приговора единственной причины: они евреи? Достаточно ли еще одной причины: они уязвили Скорцени, не дав ему уничтожить их с первой попытки? Ему требовалось все это обдумать — и не слишком затягивать размышления. А пока он спросил: